Эхо черного леса - Владимир Павлович Беляев

сейчас припомню. — И, напрягая память, стоя навытяжку, капитан проговорил: — Ах, да… подполковник Кравчук как раз собирался улетать в Киев. Я останавливаю его в коридоре и говорю: «С вас причитается, товарищ подполковник. Бандит Стреляный, который однажды улизнул от вас в Черном лесу, убит нашими оперативниками возле Буковца».

— И подполковник Кравчук поблагодарил вас?

— Никак нет! — не уловив иронии в вопросе полковника, наивно признался капитан. — Обратно даже: он нахмурился и прошел к «газику», который повез его на аэродром. Видно было — ему неприятно вспоминать оплошность.

— А вы положили дело в архив и ушли спать?

— Никак нет! Я отправился смотреть заграничный фильм «Девушка моей мечты»…

— Вы сами труп Стреляного видели? — сдерживая себя, спросил Прудько.

— Никак нет!

— Эх вы! — бросил полковник в сердцах. — Вы смотрели «Девушку моей мечты», а в это самое время зачисленный вами в покойники бандит Стреляный, быть может, расстреливал мирных лесорубов, защиту жизни которых нам поручили партия и государство… Простофиля вы, вот кто! Разве вам не ясно, что бандеровцы нарочно зачисляют своих бандитов в мертвецы, чтобы они ушли из-под нашего наблюдения? Разве вам не говорили, что не всякому документу, найденному в бункере, можно верить? Их зачастую стряпают нарочно, чтобы повести нас по ложному следу. Разве вы не знаете, что есть могилы с надписями на крестах, что такой-то упокоился тогда-то, а под насыпью никого нет, даже пустого гроба? Враг очень хитер, и это надо помнить…

— Я думал… — промямлил капитан.

— Думать надо самостоятельно. И особенно чекисту, — заметил полковник, — Идите! Мы будем говорить о вас как о коммунисте на партийном бюро. А дело немедленно пустить в работу…

Когда захлопнулась дверь за капитаном Задорожным, полковник в сердцах сказал:

— Чинуша! Мозги закостенели! За его ошибку мы можем заплатить жизнью нашего товарища. А у Николая Романовича — семья, дети…

— Чинуша — не то слово! — воскликнул Загоруйко. — Это несчастье для райотдела. Пустое место. Совершенно не умеет думать самостоятельно. А когда мы начинаем применять разумные меры, как он выступает против них! Когда после первых обращений правительства к обманутым националистами бандитам им была гарантирована амнистия и они группами стали выходить из леса и сдавать оружие, Задорожный такую бузу развел здесь, что держись! «Пострелять их всех — и дело с концом! — кричал на собрании. — Какая может быть амнистия?» Самому Хрущеву писать грозился, как ему ни доказывали, что это Никиты Сергеевича инициатива — сочетание гуманных мер применительно к обманутым с решительными по отношению к закоренелым бандитам.

— Пострелять-то и дурак сможет, — задумчиво протянул Прудько, — надо работать так, чтобы выстрелы прекратились навсегда… Давайте подумаем, Иван Тихонович, как же нам предупредить Кравчука, что Стреляный появился на его пути?

ПРИСЯГА

Появление в банде Хмары Березняка значительно усложнило жизнь подземных обитателей Черного леса. Каждый из них знал, что если геолог сбежит, то Хмара и на самом деле с помощью своих эсбистов головы поотрывает проморгавшим побег нежданного пришельца. В разговорах между собой бандиты роптали на то, что Хмара так долго канителится с геологом. Порешить бы его сразу — это было куда проще, с точки зрения рядового бандита, но хитрый, опытный Хмара вел с Березняком какую-то свою, непонятную многим игру.

Вот и сегодня, спустившись в бункер, он толчком сапога разбудил спящего на полу геолога и спросил:

— Как спалось?

— Тако сяко! — пытаясь улыбнуться, выдавил Березняк.

— Садись к столу! — потребовал Хмара. — Вчера ты сказал мне, что только краем уха слышал о нашей борьбе. Как же это так? Украинец, волыняк — и только краем уха?

— Я же еще в сороковом уехал в Москву, потом война, заграница…

— Какая же холера понесла тебя, украинца, до той Москвы?

— А не все ли равно где учиться? — миролюбиво ответил Березняк, — разве не уезжали хлопцы из Львова в польские времена до Праги, до Вены, чтобы высшие студии пройти?

— Но то — Москва, червона Москва! — сказал Хмара.

— Она меня сделала инженером-геологом, а свой труд я могу применить везде и в будущей самостоятельной Украине…

… — Так мы тебе и поверили! — сказал Хмара, пристально изучая освещаемое отблесками карбидной лампы заросшее лицо Березняка.

— Можете верить, можете не верить. Теперь мне все равно, — протянул горестно Березняк. — Даже если вы меня выпустите, после того как я побывал у вас, там, наверху, мне житья не будет.

— Ишь на чем хочет нас поймать, — сказал Хмара, подмигивая своим охранникам, — думаешь, мы не знаем, что там, наверху, села залеплены об ращением к нам: «Выходите, мол, из лесов, сдавайте оружие, возвращайтесь к мирному труду — все простим». И тех, кто возвращается, пока действительно не трогают. Другой разговор, что всех этих предателей мы на прицеле держим и передушим, как кроликов, дайте только время. А тебя, советского инженера, покарают за то, что ты с нами под землей сидел да жив остался?

— Обращения те к местным адресованы, — устало сказал Березняк, — к заблудшим. Ко мне другое отношение будет. Я же советский институт окончил, воевал. Доверия ко мне больше никакого не будет.

— А если бы мы тебя выпустили, наши бункера ты показал бы сотрудникам эмгебэ? — резко спросил Хмара.

— Зачем мне это делать? — протянул Березняк, — случись такое — вы меня на краю света найдете. Не вы, так другие оуновцы! Разве я не знаю, что у вас везде глаза есть и руки длинные?

…Уже в командирском бункере Хмара после этого допроса спросил Смока:

— Как ты думаешь, Смоче, что это за птица?

— Отой геолог? — угадывая мысли вожака, протянул Смок. — Кто бы он ни был, эмгебист или инженер, раз он увидел наши тайны, пусть идет туда, як вы кажете, откуда начинается хвост редиски.

— Туда всегда сумеем отправить! — показывая на землю, протянул Хмара. — Поиграть с ним надо, кем бы он ни был. Вот посмотрим, какие он напишет свои показания. Не таких засылали, и то раскусили. Допустим, даже эмгебист? Если его в Мюнхен переправить, чтобы там его размотали, — понимаешь, какой вексель? Инженер, Москву знает, по стране шатался!

— Давайте я его здесь на своей жердине поверчу, — предложил Смок, — не хуже, чем в Мюнхене расколется.

— Погоди ты, Смок, со своей жердиной! — сказал Хмара, — лучше пока ему волю мнимую дать. Пусть думает, что перехитрил нас, что доверяем мы ему… Так откроется скорее. Но глаз не сводить!

— А до оружия допускать?

Хмара не ответил на этот вопрос и поднял голову. Открылся люк, и чьи-то ноги осторожно нащупали первую ступеньку. По зашнурованным до колен ботинкам, Хмара узнал Реброруба.

Он гулко спрыгнул на