Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

что доступно глазу днем или ночью, до сих пор было непосредственно связано с чередованием времен года, и вдруг появляется нечто иное, выбивающееся из их размеренного хода, чужое, неведомое.

Грейс слышала, что на первом этаже готовятся ко сну: отец ходил по дому и запирал двери на засовы. Потом запели ступеньки – отец и мачеха прошли к себе мимо ее комнаты. Последней поднялась наверх бабушка Оливер.

Грейс выскользнула из постели, пробежала до двери и, отодвинув засов, окликнула старуху:

– Бабушка, я не сплю. Зайдите ко мне на минутку.

Через мгновение Грейс уже лежала под одеялом, а старуха, погасив свою свечу, уселась на край постели.

– Что это за свет там на холме? – спросила Грейс.

Миссис Оливер взглянула в окно и сказала:

– Ах, тот. Это у доктора. Он все время что-нибудь вытворяет. Вы, должно быть, еще не знаете, что у нас поселился доктор по имени мистер Фитцпирс.

Грейс подтвердила, что не знает.

– Так вот, мисс, поселился и хочет обзавестись тут практикой. Я-то его хорошо знаю, потому что в свободное время хожу к нему мыть полы – с позволения вашего батюшки. У доктора на весь дом один слуга-мальчишка, а сам он холостяк. Я-то его хорошо знаю, он иногда говорит со мной совсем как с родной матерью.

– Неужели?

– Да, именно так. Я его как-то спросила, отчего он поселился в нашем безлюдье. А он говорит мне: «Бабушка, дело простое. Я отметил на карте, где на севере кончается практика доктора Джонса, на юге – мистера Тейлора, на востоке – маленького Джимми Грина, а на западе еще чья-то. Потом взял циркуль и нашел середину: эта середина и есть Малый Хинток. И вот я тут…» Бедняга!

– Отчего же бедняга?

– Он мне раз сказал: «Я, бабушка, здесь три месяца, и хоть в обоих Хинтоках с окрестностями немало народу и хоть, говорят, выгодно практиковать в мелких разбросанных деревнях, у меня пациентов что-то маловато. К тому же общества никакого нет, и я прямо с ума схожу от скуки». Сказал и зевнул. Я бы, говорит, «давно свихнулся, кабы не книги да ла-лаборатория и все такое. Я, мол, бабушка, создан для более высокой жизни». И опять принялся зевать.

– А он правда создан для более высокой жизни? Я хочу сказать, он умный человек?

– Ну нет, какое там умный! Уж перелом, верно, залечит и где болит нащупает, особенно если подсказать, но ох уж эти молодые люди! Доживи они до моих годов – сами увидят, какими умниками были в двадцать пять лет! А еще у него есть философие, настоящее философие, послушали б вы, что он мелет! Раз он мне говорит: «Бабушка, с вашего позволения, все есть ничто. Во всем мире есть только я и не-я». И еще говорит, что руки у человека не свободнее, чем стрелки на часах. Да, все чудные мысли, а глазами глядит куда-то вдаль, точно на Полярную звезду.

– Он, верно, скоро уедет отсюда.

– Да не думаю.

Грейс не спросила почему, заметив, что бабушка колеблется, сказать или не сказать. Наконец старуха не выдержала:

– Только не говорите отцу и матери, мисс, и я открою вам тайну.

Грейс пообещала.

– Он меня хочет купить, потому и не уедет.

– Купить вас? Каким образом?

– Да не душу – тело, когда я помру. Раз как-то я у него убираю, а он и говорит: «Бабушка, у вас огромный головной мозг, а у женщины мозг обычно на четыре унции легче, чем у мужчины». И вот – хи-хи! – стал он меня ублажать, десять фунтов пообещал, чтобы, когда помру, получить мою натомию. А у меня никогошеньки не осталось, и никто плакать по мне не будет, вот я и подумала, что уж лучше я после смерти удружу ближнему. Ну, я и сказала ему, что подумаю да, скорее всего, соглашусь и возьму у него десять фунтов. Только, мисс, никому ни слова, это тайна. Денежки мне очень пригодятся, а кому от этого худо?

– Разумеется. Только, бабушка, как вы могли на такое пойти! Уж лучше бы я этого не знала!

– Уж лучше бы, это верно, раз оно вам так не по душе, мисс. Да вы не тревожьтесь. Господи – хи-хи! – я еще поманежу его не год, не два!

– Надеюсь. Я даже уверена.

Тут девушка задумалась так глубоко, что беседа сама собой прекратилась, и бабушка Оливер, взяв свечу, пожелала мисс Мелбери доброй ночи. Грейс не сводила глаз с далекого мерцающего огонька, вокруг которого сейчас роились ее неясные раздумья и мечты. Она пыталась в воображении нарисовать образ философа, таившегося за полночным огоньком. Странно, что, вернувшись из огромного мира в Малый Хинток, она нашла в этом заброшенном уголке средоточие передовых идей и поступков, чуждых окружающей жизни и тем похожих на редкое тропическое растение, попавшее в деревенскую живую изгородь. Странное пристанище нашли здесь химические опыты, анатомические исследования и метафизические умозаключения.

Так она размышляла, соединяя предполагаемые занятия человека, который зажег огонек, с его воображаемыми чертами, но вот ее веки сомкнулись и она уснула.

Глава VII

Всю ночь Грейс Мелбери снился то таинственный доктор-алхимик, то скелет бабушки Оливер, то лицо Джайлса Уинтерборна. Когда она проснулась, стояло ясное утро. Дул северный ветер, вполне приемлемый как компромисс между режущим восточным и промозглым западным. Грейс выглянула за окно в сторону давешнего огонька и сквозь деревья различила далекие очертания дома, в котором поселился доктор. Почему-то при ясном и трезвом свете дня в ней угас интерес к этому незнакомому нелюдимому джентльмену, который так тревожил ее во мраке ночи своей личностью и занятиями, и за туалетом Грейс забыла о нем совершенно.

Меж тем Уинтерборн, хотя и обнадеженный мистером Мелбери, все же был обеспокоен поведением его дочери. Обычно сдержанный, он сегодня поминутно взглядывал на двери дома лесоторговца, ожидая, чтобы оттуда кто-нибудь появился. И вскоре из дому действительно вышли двое: сам мистер Мелбери и Грейс. Они свернули к лесу, и Джайлс, подумав, отправился за ними, и вскоре все трое оказались под сенью деревьев.

В окрестностях Хинтока было много защищенных от ветра низинок, в которых листва деревьев держалась намного дольше, чем на открытых вершинах холмов, поэтому, хоть по сезону ветви и обнажались, местами глазам представала пестрая смесь времен года: кое-где в лощинах пылающий остролист возвышался рядом с едва тронутым желтизной дубом или орешником и зарослями куманики, листва которой маслянисто зеленела, как в августе. Для Грейс это была хорошо знакомая особенность