По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

Просто они спешили опередить тех, кто двигался параллельно – по улице Резницкой. Ни для кого уже не было тайной, кто там идет.

Иногда по Хауптштрассе проезжали грузовики с немецкими солдатами, безразлично глядевшими на прохожих. Грохотала на булыжниках телега, в ней звенели пустые бидоны, правил белобрысый мальчишка, покуривал цигарку. Прохожие оглядывались на него. Проехал мотоциклист в каске и с винтовкой за спиной. За ним второй.

Мушкетовы и Илья шли уже мимо Троицкого монастыря. Можно сказать, по монастырю: с одной стороны Троицкий собор, а с другой – его колокольня. Прямо по этому монастырю Петр и проложил улицу, царь особо не церемонился с церковниками.

Вдоль улицы стояли деревянные столбы с проводами. Немцы наладили и связь, и свет.

На повороте на улицу Козлова Илья с полупоклоном отдал улов Наталье Михайловне и, оставив чету Мушкетовых, направился к себе, все еще видя перед собой их одышливые тревожные лица и зная, что сейчас пересечет путь тем, кто поднимается по улице Резницкой.

Он старался не торопиться, чувствуя на спине взгляды Мушкетовых.

Но уже с улиц Резницкой поднялись солдаты в касках, в гимнастерках с засученными рукавами, и с винтовками. Они перекрывали всякое движение, властно взмахивая руками и покрикивая:

– Zurück! Zurück![23]

Илья остановился, непроизвольно оглянувшись через плечо и увидев Мушкетовых, тоже приостановившихся на мгновенье и глядевших на него и немецких солдат, чтобы тут же скрыться за углом Дома Павлова, в котором до войны был книжный.

Илья переложил удочку в другую руку, опустил ее как бамбуковую трость, исподлобья глядя на солдат.

Из жерла улицы уже восходили первые пленные, это были снова они, захваченные где-то в боях на фронте. Через Смоленск с осени текла река пленных, то ослабевая, то вновь наполняясь. Илья никогда не думал, что пленных может быть так много. Много оборванных людей с почерневшими опухшими от голода и болезней небритыми лицами. Много, немыслимо много. Часть пленных содержали в нескольких лагерях в Смоленске, других отправляли дальше – в Минск, Польшу и Германию, с железнодорожного вокзала в товарных открытых вагонах для угля. При взгляде издали на такой состав можно было подумать, что везут арбузы или дыни. Но это были головы сидящих людей, которым запрещалось во время многочасового движения вставать, – ослушавшегося тут же настигала пуля охранника. Возили и в закрытых вагонах, и если это было летом, то езда в таких закупоренных вагонах была еще хуже.

Как-то один из офицеров, знакомых Палена Хупеля, сказал, что это все коварный план Сталина: заполонить пленными тыл и потом поднять восстание. Пленных уже некуда девать! Их нечем кормить! А они сдаются и сдаются толпами. И толпами погибают под танками Гудериана и Гота. Как будто Сталину помогает Чингисхан, откуда-то из древних степей Азии шлет и шлет свои орды!

Пленных действительно было множество. И, глядя на них, трудно было поверить в победу.

С улицы Резницкой, или Шляхтенштрассе, выходили пленные. Это были мужчины разного возраста, но в большинстве своем средних лет. Мелькали совсем мальчишеские лица и фигуры, и лица пожилые, в седой щетине, почти старческие. Хотя какой-то странной печатью старчества были отмеченным все эти люди в поношенных и новых гимнастерках, в галифе, в сапогах, обмотках и башмаках, а то и босых. Большинство в пилотках, но виднелись и обычные гражданские кепки, мелькнуло две-три фуражки. У нескольких человек головы были забинтованы. Двое пленных с обеих сторон поддерживали хромающего солдата с забинтованной шеей. И у всех как-то нелепо болтались руки… Пленным некуда было их девать, они, вероятно, остро ощущали пустоту в своих руках. И никто не держал их за спиной. Двое-трое несли в руке каски, а один и котелок. Несколько человек были без гимнастерок, в исподних белых некогда, а теперь почернелых и окровавленных рубахах.

Выходя на седлообразную короткую улочку Козлова, пролегшую от улицы Главной до виднеющегося справа Вознесенского монастыря, они озирались, окидывая взглядом большой Дом Павлова, увенчанный вазами, другие дома, глядели на остановившихся и глазеющих на них прохожих: двух женщин в платках, мальчишку, старика и Илью с удочкой; и – в другую сторону: на стены и деревья монастыря.

– Zurück! Zurück!

Немцы поворачивали колонну вправо:

– Nach rechts!

Илья переминался с ноги на ногу, отводя за спину бамбуковую удочку.

Показались автоматчики с собаками. Пленные молчали. Лишь раздавался надсадный кашель. Немцы указывали автоматами направо, и туда поворачивала колонна. Слышно было шарканье подошв. Пленные уходили в сторону Вознесенского монастыря, в котором, по слухам, какое-то время воспитывалась мать Петра Первого Наталья Нарышкина. Впрочем, некоторые историки Смоленска скептически относились к этой легенде. Просто ее отец, Кирилл Полуэктович Нарышкин, был одно время стрелецким головой в Смоленске.

Илья ловил взгляды пленных, и ему стало не по себе, он жалел, что свернул здесь, надо было пойти вверх, до часов, но так-то ближе добираться до дома, вернее, комнаты в доме за монастырем…

Теперь пленных поведут в сторону лагеря номер сто двадцать шесть, на Краснинском шоссе, где в старых военных складах и устроили лагерь.

Илья решил вернуться на Главную да и пойти в обход, как вдруг его взгляд упал на коренастую плечистую стройную фигуру одного простоволосого пленного. Он скользнул по нему взглядом, и что-то заставило его снова отыскать его и приглядеться, к этому парню в ладно прилегающей форме, к его смоляным черным волосам, походке…

Он хотел разглядеть его лицо, но пленный уже удалялся и был виден со спины. Илья раздумывал, не окликнуть ли его? Но предвидеть реакцию охраны невозможно, она может быть самой грубой и даже беспощадной, или схлопочешь вызов в СД или гестапо.

Он еще потоптался в нерешительности. И тут за первой колонной вышла другая, совсем небольшая. В ней уже совсем не было военных, а только гражданские, деревенские, судя по всему, тут были в основном престарелые и совсем молодые. В лагере с начала этого года появились бараки для гражданских, схваченных за помощь партизанам или подозреваемых в партизанстве. Илья слышал об этом от приятелей Палена Хупеля.

Он повернул и потопал прочь, перед Домом Павлова, не выходя на Главную, свернул вправо и дворами вышел на улицу Ленина, теперь – Кирочную, названную так из-за того, что на середине ее стояла лютеранская кирха.

Мысли о том пленном он отгонял. Показалось.

Еще можно было, впрочем, убедиться в том, что обознался. Для этого надо было пойти по Кирочной и свернуть к Вознесенскому монастырю, чтобы снова увидеть пленных.

И он так и поступил. Стремительно зашагал по Кирочной мимо