Из жизни Потапова - Сергей Анатольевич Иванов

— Ну понимаете, талант вообще запрограммирован на работу. — Поразмыслила и добавила очень серьезно: — Он, конечно, очень способный… А иначе мы бы не были вместе!

Очень скоро Маша почувствовала себя вполне уверенно в их компании. Она стала бы душой общества, если б только не продолжала оставаться безукоризненно женственной. И женственно смелой. Элка при ней буквально кисла на задворках, так что Потапову стало даже обидно… Олег что-то там позволил себе по поводу искусства. А он, по крайней мере в кругу Потаповых, считался вполне знатоком.

— И это говорит мне человек, — сказала Маша, — человек, который к серой рубашке пришил желтые пуговицы!

Рубашка и пуговицы были, что называется, налицо, все их видели и раньше, но никто не замечал — кому какое дело! Теперь, уличенные в такой явной безвкусице, все засмеялись особенно старательно. И Потапов засмеялся и был сильно недоволен собой из-за этого.

— У вас чисто мужская способность убивать противника репликой! — Олег сидел прямо и даже брюхо свое сумел упрятать под могучую грудную клетку… Этого еще не хватало, подумал Потапов.

Потом они сидели в Севкином «кабинете», отданном Олегу под спальню.

— Не веришь? — говорил Олег. — А я пари держу, что она ему изменяет.

Потапову совершенно не хотелось говорить на эту тему.

— Ну спокойно, Сан Саныч! — улыбнулся Олег. — Я же не циник. Я только учусь.

Воскресные полдня прошли в той же разговорчивой праздной суете. Потом гости уехали, и они с Севой после обеда сели работать. Причем работалось Потапову никудышно. Он снова рисовал завитушки и телевизионных дикторов… Ему все вспоминалось сегодняшнее утро. Сева в тапочках, в свитере кинулся на свою физзарядку. Маша проводила его до террасы, остановилась на солнышке, взяла из потаповской пачки сигарету.

— Вы не знаете, Саша, — и в голосе ее слышалось раздражение, — не знаете ли вы, зачем он так усиленно занимается спортом? Чтобы к шестидесяти пяти стать неестественно молодым стариком?

Потапову не нравились эти остроумные слова, не нравилось, что их говорят о беззащитном Севке, о вдвойне беззащитном Севке. Не нравилось, что их говорит Маша. И он сразу не нашелся, что ответить… По счастью, на террасу вышел Олег — тоже с сигаретой, нечесаный, как черт, небритый, неумытый. Но в другой рубахе! Он потянулся, страшно зевнул:

— Человечка бы зарезать!

И Маша рассмеялась. Так искренно и таким прелестным своим колокольчиковым смехом.

В город они уехали вместе на Олеговых «Жигулях», что было, впрочем, вполне естественно.

Телефонный звонок

Ее обманули. Самым мерзким образом. Сказали, что минут на сорок, а пропали на полдня. У них, видите ли, наука. У них, видите ли, мужские дела, им, видите ли, надо пройтись… Сева-то не виноват. Что с него взять, с изобретателя детских баек. Но Потапов… Сколько же можно так к ней относиться? Элка стояла у окна перед входом в столовую и смотрела на своего мужа и Севу, которые шли по тропинке к даче. Возвращались!

Их лица выражали ту напряженную веселость, какая всегда бывает у мужей, идущих «сдаваться».

В таких лицах нет раскаяния — как нет его и в таких душах. А только одно желание — побыстрей, побезболезненней проскочить неприятные полчаса, когда тебя будут пилить. Потом-то уже легче: можно, например, самому обидеться, выставить встречные претензии. А после этого совсем просто: обе стороны умолкают, обозначая взаимную надутость. Все, живи — не хочу. Что называется, кейф!

Но может, я зря так уж слишком-то! Ну ушел — ну и что? Ушел и пришел… Это она стала так думать сама с собой, когда сегодня утром обнаружила, что ее покинули.

Ушел, пришел… Придет ведь — значит, нормально… Ну а чего тогда, простите, жить вместе?

«Надо сохранять семью».

«Нельзя оставлять ребенка без отца».

Или еще того почище: «Надо держаться за мужика»…

Она смахнула досадливую слезу, потому что это все было правильно: и первое, и второе, и третье! Но это что ж такое? Какие уж там к богу в рай чувства, когда он такие фортели выкидывает! А ему и не нужны, Сан Санычу, твои чувства. Ему это все — дело десятое… Подурней я, например, он бы и не заметил… И вдруг она остановилась с испугом, оглянулась на свою мысль: а ведь подурнею! Скоро!

В таком вот настроении она и пошла на обед. Одна… Уже раздевшись, уже перед самым входом… кто там, бог или сатана надоумил ее глянуть в окно… И увидела эти лица без малейшего раскаяния… Без малейшей любви — вот что главное! Как будто все их книжки, все их приборы стоят хоть одной минуты ее страдания. Думаете, вы такие интеллектуалы, да? А вы низкие, низкие люди! Нельзя так себя вести, неблагородно…

Высокий седой старик вышел из телефонной будки:

— Извините, что задержал вас…

— Что?

— Вам ведь позвонить?

— Да, — неожиданно для себя сказала Элка. И кто опять ее подтолкнул — бог или сатана? Она набрала номер, который запомнила однажды раз и навсегда.

В кабинке было полутемно, и она оставалась почти невидимой. А ей самой был виден весь холл — от входной двери до двери в столовую… На том конце провода подняли наконец трубку. Элка ясно чувствовала, что краснеет.

— Соловьева попросите, пожалуйста.

Открылась уличная дверь, вошли Потапов и Севка, пошарили глазами по холлу и стали неторопливо раздеваться.

— Здравствуйте, Стас. Это Эля… — Она выслушала его взволнованный ответ. — Я сейчас в отъезде. Возвращаюсь через пять дней. Позвоните мне на будущей неделе, во вторник. Часа в три… — И не могла не улыбнуться: — Ну конечно можно, раз я вам разрешаю!

Этим и кончается история об отпуске. С тех пор март прошел и даже половина апреля.

Директорат

— Ну пока, Алис…

Танечка еще спит, и поэтому они переговариваются шепотом. Потапов секунду ждет, что Элка, стоящая в дверях кухни, выйдет к нему в прихожую — поцеловать на прощанье. Он уже готов уйти, уже в плаще, но шляпу еще не надевал… Элка продолжает стоять как стояла, смотрит на Потапова и улыбается. Улыбка у нее странная — безжалостная какая-то и жалобная. Как у балерины при овациях…

Господи! Что за сравнение такое дикое… Он подмигивает ей и прощается эдак залихватски: двигает подбородком вверх… Что там у нее опять стряслось?

Ладно, потом разберемся. Не хочется сейчас об этом думать. Он выходит из подъезда и попадает в утро — чудесное апрельское. С каждым разом они становятся все лучше, эти