Следующая остановка – «Пионерская-стрит» - Арина Павловна Обух

дни печального известия – ещё до похорон – какая-то ящерица посмела написать о вас что-то, что может написать только ящерица. Уже не помню ни её имени, ни её слов. Но храню в памяти ответ вашего супруга (которому передали слова ящерицы): «Следуя Ветхому Завету, проклинаю эту тварь до седьмого колена».

Многие присоединились к этим словам. И я тоже.

Но мои проклятия бездейственны. Нет во мне какой-то силы, внутренней грозы, молнии. А у вас всё это было. И слово, и характер – гром.

Вас все боялись. Я вам завидую. А меня никто не боится.

Ходит легенда, что была дева, которая пожелала очаровать вашего мужа. Сработало сарафанное радио. И мысль её дошла до вас. И вы не помедлили прийти к деве. Говорят, что вы только взглянули на неё. И на следующий день у девы отнялись ноги. Всё. Эта история была очень поучительна. И впоследствии, если кто-то имел намерение и смелость вступить с вами в спор, его всегда остерегали:

– Тебе ноги не нужны, что ли?

Такая вот сплетня, болтовня, допущение.

…Взгляд ваших окон выходит на Неву, а меня встречает Малая Нева. Мы с вами соседи, островитяне. Но Васильевский остров не устроил нам случайную встречу, а мог бы.

И как это неправильно, что вас повезли в эту далёкую больницу, в эти пасмурные Озерки… Закрываю глаза – и вижу длинную дорогу к больнице: от метро направо, налево, долго прямо, через дворы, по каким-то доскам, песку, через кусты – и вот это здание… Эту дорогу я, к сожалению, знаю. Там смерть как дождь: не перестаёт.

А ваша сегодняшняя жизнь, мне кажется, должна быть похожа на кадр из фильма «Дневник его жены», где вы играете Соню. Солнце, два силуэта в контражуре – вы и Бунин идёте по берегу моря, ветер. Бунин говорит, что хотел застрелиться, но Верочка снова спрятала пистолет.

Вам хорошо, а у нас облетают дни. Вот уже жёлтые листья бросаются под колёса автомобилей. И мир всё такой же, как вы о нём когда-то написали: «Мир жарко и пошло наваливается на душу, бормочет бредовое и сбивает с толку – а настоящих друзей мало. Почти нет. Их может не быть вообще, так бывает».

Вы правы. Я иду по улице и чувствую, что у меня нет друзей. Они были, но растворились, их унесло резким порывом ветра. А мне хочется рассказать историю.

…Знаете, всё началось с того, что однажды я увидела плакат, где большие буквы кричали:

«БРОДСКИЙ. ИЗГНАНИЕ».

Что-то было не так. Почему-то в пространство плаката был помещён портрет женщины. Вид у неё был очень серьёзный – сейчас печать поставит. Она явно не Бродский. Значит, она его изгнала.

Не люблю театры. Они умерли, когда свободы стало слишком много (говорят, что человек умирает, вдыхая смеси, содержащие более шестидесяти процентов кислорода; у многих театров случилось кислородное отравление).

Думаю, вы бы мне возразили, перечислив блестящие спектакли. А я бы с вами согласилась. Да, восьмичасовой спектакль «Тихий Дон» в театре «Мастерская» Григория Козлова – удивительный. И «Крейцерова соната» во МХАТе – тоже.

Ещё я очень люблю фильм Паоло Соррентино «Молодость»; там, в частности, есть такая фраза: «У нас хорошая дружба, мы рассказываем друг другу только хорошие новости». Но мне хочется рассказывать вам плохие новости. От этого дружба ведь не будет плохой?

Та женщина на плакате оказалась женой главного режиссёра и художественного руководителя театра. Точнее, вдовой. Муж ушёл, а театр остался. Свобода. Актриса превратилась в режиссёра. Поставила спектакль о Бродском. И стала Автором Ошибки.

Татьяна Владимировна, помните, Бродский пишет в письме к Брежневу: «Переставая быть гражданином СССР, я не перестаю быть русским поэтом». Так вот, появляется эта серьёзная женщина и убирает из его речи всего лишь одну частицу – «не». И получается так: «Я перестаю быть русским поэтом…».

Ладно, допустим, частица выпала нечаянно. Ну, мало ли. Но этого не заметил целый театр! Больше того: на протяжении четырёх лет актёр играет эту ошибку! Что распечатали – то и играет. Открывать первоисточник – это что-то реликтовое, архаика, мезозой.

Ошибка разлетается по афишам, статьям, презентациям. Ошибка процветает и приобретает статус преступления.

Но гром небесный не обрушивается на эту сцену. И пол не проваливается под ногами, понимаете, Татьяна Владимировна. Вселенная почему-то снисходительна к несправедливости, милосердна к преступнику. А высокий дух Бродского слишком высокомерен, чтобы спуститься и покарать.

Пусть не пожар, но что-то знаковое в этом театре должно произойти – шаровая молния, раскат смеха. Иначе как?

А иначе так: пишу письмо в театр, мол, добрый день, у вас там ошибка на сайте, и на сцене тоже ошибка, исправьте, пожалуйста.

В ответ – молчание.

Иду к новому художественному руководителю театра. Красивая женщина. Актриса. Крылатые взмахи рук. Ей скоро выходить на сцену. Ей не до меня, моё возмущение слегка комкается. Она говорит, что беспокоиться не стоит, так бывает, актёры могут ошибаться…

– Да, – говорю. – Но ошибка висит и на сайте театра.

– Не может быть!

– Вот, посмотрите.

Второй звонок, обещание, что всё исправят, всего доброго.

И вот приходит ответное письмо из театра: «Здравствуйте! У нас на сайте всё написано верно».

Надо же. Гордо солгали. Исправили ошибку – и решили сделать вид, что её и не было. Не учли одну малость – у меня остался скрин. И на тысяче других сайтов осталась эта скопированная ошибка.

Жаль, что у них нет чувства стыда. Вообще, актёр должен обладать палитрой чувств. А тут не хватает такой важной краски. Ярко-красной. Испепеляющей.

Я отправила им на память и скрин, и десяток ссылок на сайты с ошибкой (пусть исправляют). «Дальше – тишина». Они ни при чём. У них всё правильно, а я настроение порчу. Ну подумаешь, ошибка, ничего страшного, Автор Ошибки с удовольствием даёт интервью:

– Пришла такая идея: надеть на Бродского смирительную рубашку. Потому что самая главная тема этого спектакля – тема свободы. За два с половиной месяца в библиотеке я перелопатила книги по Бродскому, написала сценарий. Стало ясно, что тема современнейшая, мощная, судьба уникальная.

Татьяна Владимировна, я всё-таки прошу у вас шаровую молнию. Маленькую, крохотную, символическую. Конечно, над этим лучше рассмеяться, но у меня не получается. Нужен раскат смеха.

Я иду по улице, всматриваюсь в войлок неба. В Петербурге это, кстати, опасно – можно провалиться в открытый люк, утонуть в луже, – но беда минует.

Небо сгущает краски, вздымаются тёмные тучи, хохочет молния, Бунин говорит, что хотел застрелиться, но Верочка снова спрятала пистолет.