Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

– Нет. Нет. Я не прошу тебя об этом. Но ты не думаешь, что наш брак все равно выйдет наружу, даже если мы будем так осторожны?

– Это не должно выйти наружу! Это не должно выйти наружу! Я все сделал так, чтобы никто не узнал, – мы теперь живем на окраине, и в городе нас никто никогда не увидит вместе, а если мы действительно увидимся на улице, то мы даже не поздороваемся.

Ягненок некоторое время молчит, но затем все же говорит:

– Мы не можем здесь остаться, мальчик мой, ты же понимаешь это?

– Давай попробуем, Ягненок! – просит он. – Сначала всего на четырнадцать дней до первого числа. До первого мы все равно не можем съехать.

Она обдумывает это, прежде чем согласиться. Она заглядывает вниз в лестничный пролет, но там сейчас ничего не видно, слишком темно. Затем она вздыхает:

– Ну хорошо, я попробую, мальчик. Но ты же сам чувствуешь, что это ненадолго, что мы здесь никогда и ни за что не будем по-настоящему счастливы?

– Ах, спасибо, – говорит он. – Спасибо. А остальное как-нибудь приложится, обязательно приложится. Только бы не стать безработным!

– Да, лишь бы не стать, – соглашается она.

И затем они еще раз смотрят на луга, на эту тихую, освещенную луной землю и идут спать. Шторы им задергивать не нужно. Здесь нет соседей. Когда они засыпают, им кажется, что они слышат, как тихо плещется Штрела.

Что нам есть? С кем можно танцевать? И нужно ли теперь жениться?

В понедельник утром Пиннеберги сидят за кофейным столом, глаза Ягненка сияют:

– Итак, сегодня, сегодня все начинается по-настоящему! – И, взглянув на страшную комнату: – Я справлюсь с этой старой рухлядью! – И, глядя в чашку: – Как тебе кофе? Двадцать пять процентов зерен!

– Ну, ты ведь помнишь…

– Да, мальчик мой, если мы хотим сэкономить…

На что Пиннеберг объясняет ей, что он всегда мог позволить себе «настоящий» кофе из зерен по утрам. А она отвечает, что он стоит в два раза больше, чем этот. А он говорит, что всегда слышал, что в браке жить дешевле, что еда для двоих в браке обходится дешевле, чем еда в гостинице для одного.

Завязывается долгая дискуссия, пока он не говорит:

– Черт возьми, мне нужно идти! Я побежал!

На пороге они прощаются. Он уже почти спустился по лестнице, как Ягненок закричала сверху:

– Мальчик мой, подожди, мальчик! Что мы вообще будем есть сегодня?

– Совершенно не важно, – звучит в ответ.

– Ну, пожалуйста, скажи что-нибудь… Я ведь совершенно ничего не знаю.

– Я тоже не знаю! – И дверь за ним захлопывается.

Она бросается к окну. Он уже уходит, сначала машет рукой, потом носовым платком, и она остается у окна так долго, пока он не проходит мимо газовой лампы и не исчезает за желтоватой стеной дома.

И вот теперь Ягненок впервые за свои двадцать два года может распоряжаться своим утром, квартирой и меню в одиночестве. Она берется за дело.

Тем временем на углу Главной улицы Пиннеберг встречает городского секретаря Кранца и вежливо его приветствует. Вдруг он с ужасом осознает: он поприветствовал его правой рукой, а на правой руке у него кольцо. Он надеется, что Кранц его не заметил. Пиннеберг снимает кольцо и осторожно прячет его в «секретное отделение» своего бумажника. Ему это не нравится, но что поделать, раз уж так надо.

Тем временем и его хозяин Эмиль Кляйнхольц уже встал. Просыпаться в их семье по утрам ни разу не весело, потому как прямо после сна все всегда в особенно плохом настроении и склонны говорить друг другу правду. Но понедельник утром обычно особенно ужасен – в воскресенье вечером отец семейства склонен к загулам, и по пробуждении домашние обязательно ему мстят. Жена Эмиля Кляйнхольца – фрау Эмилия Кляйнхольц – не отличается мягкостью – она укротила своего Эмиля настолько, насколько вообще возможно укротить мужчину. В последние несколько воскресений ей это удавалось особенно хорошо – фрау Эмилия просто заперла входную дверь в воскресенье вечером, угостила мужа на ужин стаканчиком пива и позже наливала ему коньяку для создания веселого настроения. Что-то вроде семейного вечера действительно состоялось: сынишка его копошился где-то в углу, женщины сидели за столом и рукодельничали (готовили приданое для Марии), а отец читал газету и время от времени говорил:

– Мать, дай мне еще одну.

На что фрау Кляйнхольц каждый раз отвечала:

– Отец, подумай о ребенке! – Но все равно наливала еще стаканчик (или нет, в зависимости от настроения мужа).

Так и прошел последний воскресный вечер, и все Кляйнхольцы легли спать около десяти. В одиннадцать фрау Кляйнхольц проснулась, в комнате было темно, она прислушалась.

Она слышит, как рядом храпит Мария, как в ногах отцовской кровати сопит сынишка, и только храп отца отсутствует в этом хоре.

Фрау Кляйнхольц проверяет под своей подушкой: ключ от дома на месте. Она включает свет: мужа нет. Фрау Кляйнхольц встает, проходится по квартире, спускается в подвал, выходит во двор, где у них находится туалет: ничего.

Наконец она замечает, что окно кабинета приоткрыто, а она точно его закрыла. Она всегда закрывает его на ночь.

Фрау Кляйнхольц кипит от злости: четверть бутылки коньяка, сифон пива – все зря! Она быстро одевается, накидывает свой фиолетовый ватный халат и идет искать мужа. Наверняка он на углу в пивной у Бруно, пропускает стаканчик.

Зерновой магазин Кляйнхольцев на рыночной площади – хорошая, солидная лавка. Эмиль владеет ей уже в третьем поколении. Дело было стабильным, надежным; это был бизнес, основанный на доверии, с тремя сотнями старых клиентов-фермеров и помещиков. Если Эмиль Кляйнхольц говорил: «Франц, это удобрение хорошее», то Франц не спрашивал о составе, а просто покупал, и оно действительно оказывалось очень хорошим.

Но у такого бизнеса есть один подвох: каждую сделку нужно «обмывать», торговля сама по себе требует поливки. Дело это пьяное. На каждую машину картошки, на каждый транспортный документ, на каждую расчетную ведомость: пиво, шнапс, коньяк. И это не так страшно, если жена хорошая, если есть домашний уют, единство, комфорт, но это практически невозможно, если жена вечно ругается.

Фрау Кляйнхольц ругалась с самого первого дня. Она знала, что это неправильно, но Эмилия была завистлива – сама она была бедной, как церковная мышь, но вот она вышла замуж за красивого, обеспеченного