Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

Шульц исчезает, не сказав ни слова, радуясь тому, что сумел спастись.

– Вы, Пиннеберг, идите на станцию, да поскорее. На завтрашнее утро закажите четыре двадцатитонника, закрытые, нужно загрузить пшеницу на мельницу. Убирайтесь!

– Так точно, господин Кляйнхольц, – говорит Пиннеберг и уходит. Ему не по себе, но, вероятно, это просто похмельный бред Эмиля.

Тем не менее…

Когда он возвращается с грузового вокзала к Кляйнхольцу, он видит на другой стороне улицы знакомую фигуру… Женщину… Свою жену…

И он тут же переходит на другую сторону улицы, к ней.

Вот идет Ягненок, у нее в руках авоська. Она его не заметила. Вот она подходит к витрине мясника Брехта и останавливается у прилавка. Он подходит к ней совсем близко, бросает осторожный взгляд на улицу и верхние этажи – ничего опасного пока не видно.

– Что у вас сегодня на ужин, милочка? – шепчет он ей на ухо и уже через десять шагов оборачивается только один раз, чтобы увидеть ее радостное лицо. Ну что ж, если госпожа Брехт это видела из магазина – а она его знает, он всегда у нее покупал колбасу, – снова поступил немного легкомысленно; ну а что поделать, если у тебя такая красивая жена.

Похоже, что кастрюли она еще не купила; придется очень внимательно следить за деньгами…

В конторе сидит начальник. Один. Лаутербах ушел. Шульц ушел. Пиннеберг думает: «Плохо, очень плохо». Но начальник вовсе не обращает на него внимания – подперев голову одной рукой, он медленно, как будто по буквам, водит пальцем по строкам цифр в кассовой книге.

Пиннеберг оценивает ситуацию. «За печатную машинку, – думает он, – это самое разумное. Когда печатаешь, меньше всего отвлекают». Но он ошибается. Едва он напечатал: «Ваше высокоблагородие, разрешите представить вам образец нашего красного клевера, урожая этого года, гарантированно свободного от семян, всхожесть девяносто пять процентов, чистота девяносто процентов…»

…Как вдруг рука ложится ему на плечо и начальник говорит:

– Пиннеберг, на минутку…

– Да, господин Кляйнхольц? – спрашивает Пиннеберг и убирает пальцы с клавиш.

– Вы пишете о красном клевере. Оставьте это Лаутербаху…

– Ох…

– С вагонами все в порядке?

– В порядке, да, господин Кляйнхольц.

– Нам всем сегодня после обеда нужно крепко поработать и загружать пшеницу. Мои женщины тоже должны помочь. Завязывать мешки.

– Да, господин Кляйнхольц.

– Мария очень способна в этом деле. Вообще-то, она молодец. Не красавица, но молодец.

– Конечно, господин Кляйнхольц!

Так они оба сидят друг напротив друга. Это своего рода пауза в разговоре. Господин Кляйнхольц хочет, чтобы его слова подействовали правильно, они своего рода проявитель, теперь станет ясно, какой образ получится на пластинке.

Пиннеберг сидит с тоской и тревогой смотрит на своего начальника в грубом зеленом костюме, потом на его высокие сапоги.

– Да, Пиннеберг, – снова начинает начальник, и его голос звучит очень трогательно. – Вы ведь уже подумали?

Пиннеберг с тревогой размышляет. Но он не видит выхода.

– О чем, господин Кляйнхольц? – спрашивает он глупо.

– О сокращении, – говорит после долгой паузы хозяин, – о сокращении! Кого бы вы на моем месте уволили?

Пиннебергу становится нестерпимо душно. Какой подлец. Какая свинья, так меня подставляет!

– Я не знаю, господин Кляйнхольц, – объясняет он беспокойно. – Я же не могу говорить против своих коллег.

Господин Кляйнхольц наслаждается ситуацией.

– Вы бы, значит, не уволили себя на моем месте? – спрашивает он.

– Если бы я был вами? Себя самого? Я же не могу…

– Ну, – говорит Эмиль Кляйнхольц и встает. – Я уверен, вы подумаете над этим. Уведомить вас я, конечно, должен за месяц. Значит, с первого сентября и до первого октября, не так ли?

Кляйнхольц покидает офис, чтобы рассказать жене, как он «припугнул» Пиннеберга. Возможно, она тогда даже нальет ему стаканчик. Ему, на самом деле, только того и надо.

Гороховый суп ставится на плиту, письмо пишется, но вода слишком жидкая.

Сначала утром Ягненок пошла за покупками, быстро вывесила постельное белье проветриться в окно, и ушла по делам. Почему он ей не сказал, что хочет на обед? Она же этого не знает!

И она понятия не имеет, что он любит есть.

Возможности уменьшаются при размышлениях, в конце концов, находчивый ум Ягненка останавливается на гороховом супе. Это просто и дешево, и суп можно есть два дня подряд.

– О боже, как повезло девушкам, которые действительно учились готовить! Меня мама всегда гоняла от плиты. «Убирайся, неумеха!»

Что ей нужно? Вода есть. Кастрюля есть. Горох, сколько? Полфунта точно хватит на двоих, горох сильно разваривается. Соль? Овощи для супа? Немного жира? Ну, на всякий случай. Сколько мяса? Какое мясо? Говядина, конечно, говядина. Полкило должно быть достаточно. Горох очень питательный, а много мяса есть вредно. И, конечно, картошка.

Ягненок идет за покупками. Как прекрасно в простой будний день, когда все сидят в конторах, бродить по улице – воздух еще свежий, хотя солнце уже светит ярко.

По рыночной площади медленно проезжает большой желтый почтовый автобус. За его окнами, возможно, сидит ее Ганнес. Но его там нет, и десять минут спустя он спрашивает ее через плечо, что у них будет на обед. Продавщица наверняка что-то заметила – она как-то странно себя ведет, и за косточки для супа она требует тридцать пфеннигов за фунт – а ведь это просто голые кости, без малейшего кусочка мяса. Она напишет матери и спросит, правильно ли это. Нет, лучше не стоит, лучше справиться самой. Но его маме она все же должна написать. И по пути домой она начинает набрасывать письмо в уме.

Вдова Шарренхёфер кажется ей всего лишь ночным призраком; когда Ягненок идет на кухню за водой, она не видит никаких следов того, чтобы тут обитал живой человек – все пусто, холодно, и из ее комнаты не доносится ни звука. Она ставит горох на плиту: стоит ли сразу добавлять соль? Лучше подождать до конца, так будет вернее.

А теперь уборка. Это трудно, гораздо труднее, чем Ягненок когда-либо думала, – о, эти старые бумажные розы, эти наполовину выцветшие гирлянды; эти потертые мягкие кресла, когда-то бывшие ядовито-зелеными, эти вечные углы, эти закоулки, сплошные ручки, эти чертовы балюстрады! До половины двенадцатого ей нужно закончить, а потом написать письмо. Ганнес, у которого с двенадцати до двух перерыв на обед, вряд ли будет здесь раньше четверти первого – ему сначала нужно зарегистрироваться в полиции.

В четверть первого она сидит за маленьким письменным столом из орехового дерева, перед ней желтая писчая бумага времен ее девичества.

Сначала адрес: «госпожа Мария Пиннеберг – Берлин, Северо-запад, 40