Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

Но Кляйнхольцу надоело. К тому же здесь действительно слишком жарко, если непрерывно бегать туда-сюда и орать. Он спускается вниз на перерыв.

– Я пойду в контору, Пиннеберг. Следите здесь за тем, чтобы работа продолжалась. Перерыва не будет, понятно? Вы за все отвечаете, Пиннеберг!

Он исчезает на лестнице внизу. И сразу начинается оживленный разговор. Есть что обсудить, об этом позаботился Кляйнхольц.

– Что ж, ясно, почему он сегодня такой бешеный.

– Налить бы ему, сразу успокоится.

– Перекур! – кричит старый Кубе. – Перекур!

Эмиль еще не успел дойти до двора.

– Я вас прошу, Кубе, – говорит двадцатитрехлетний Пиннеберг шестидесятилетнему Кубе, – я вас прошу, Кубе, не устраивайте скандал, господин Кляйнхольц же это запретил!

– Таков договор, господин Пиннеберг, – говорит Кубе с усами как у моржа. – По договору положен перекур. Старик не может нас его лишить.

– Но я получу выволочку…

– А мне какая разница! – фырчит Кубе. – Где вы были, когда он меня вором обозвал? Притихли, как мышь…

– Если бы вы были на моем месте, Кубе…

– Знаю, знаю. Если бы все думали, как вы, молодой человек, нам, наверное, пришлось бы работать на господ работодателей в цепях и за каждый кусок хлеба петь псалмы. Ну, вы еще молоды, у вас все впереди, вы еще увидите, как далеко вы сможете продвинуться с вашим подхалимством. Итак, перерыв!

Но все уже давно отдыхают. Трое служащих стоят в стороне.

– Господа могут и сами мешки насыпать, – говорит один рабочий.

– Пусть продолжают выслуживаться перед Эмилем! – говорит второй. – Тогда он, может, даст им понюхать коньяку.

– Нет, он им Марию даст понюхать!

– Всем троим? – Громкий смех.

– Она со всеми тремя справится, она не привередливая.

Один начинает петь: «Мария, Мария, моя милая красотка». И почти все остальные подхватывают.

– Хоть бы все обошлось! – говорит Пиннеберг.

– Я больше не собираюсь это терпеть, – говорит Шульц. – Да где это видано, чтобы честного человека на виду у всех называли козлом?! Вот заделаю Марии ребенка, и поминай как звали. – Он злорадно и мрачно ухмыляется.

Здоровяк Лаутербах прибавляет:

– Надо бы подкараулить его, когда он напьется ночью, и хорошенько его отделать в темноте. Это поможет.

– Мы все время только говорим, а делать боимся, – говорит Пиннеберг. – Рабочие совершенно правы. Мы вечно боимся.

– За себя говори. Я не боюсь, – говорит Лаутербах.

– Я тоже не боюсь, – говорит Шульц. – Мне вообще все эти дела надоели.

– Ну, так давайте что-то сделаем, – предлагает Пиннеберг. – Разве он не говорил с вами сегодня утром?

Трое смотрят друг на друга, испытующе, недоверчиво, смущенно.

– Я хочу вам кое-что сказать, – объясняет Пиннеберг. Потому что теперь это уже не имеет значения. – Сегодня утром он сперва говорил мне о Марии, какая она хорошая девушка, а потом сказал мне, что я должен на что-то решиться, а на что, собственно, я и сам не знаю – якобы не хочу ли я добровольно уволиться, ведь я самый младший, или насчет Марии.

– У меня было так же. Потому что я нацист и из-за этого у него неприятности.

– А у меня потому, что я шатаюсь с девушками.

Пиннеберг глубоко вздыхает:

– Ну и что?

– Что «ну и что»?

– Что вы хотите сказать ему первого числа?

– Что сказать?

– Нужна ли вам Мария?

– Совершенно исключено!

– Лучше пойду на биржу!

– Вот и отлично!

– Что значит – «вот и отлично»?

– Тогда мы можем как-то договориться.

– Но о чем?

– Например: мы даем честное слово, что все трое скажем Марии – нет.

– Он уж точно не будет об этом говорить прямо, Эмиль не такой дурак.

– Мария – это не причина для увольнения.

– Тогда давайте договоримся, что если он уволит одного из нас, то двое других тоже уйдут. Дадим честное слово.

Оба смотрят с сомнением, каждый взвешивает свои шансы на увольнение, стоит ли ему давать честное слово.

– Он точно не уволит всех троих, – настаивает Пиннеберг.

– Пиннеберг прав, – подтверждает Лаутербах. – Он сейчас этого не сделает. Я даю честное слово.

– Я тоже, – говорит Пиннеберг. – А ты, Шульц?

– Я согласен, я с вами.

– Перерыв окончен! – кричит Кубе. – Если господа чиновники изволят потрудиться!

– Итак, мы договорились?

– Даю честное слово!

– Честное слово!

«Боже, как обрадуется Ягненок, – думает парень. – Еще месяц безопасности».

Они идут к своим весам.

Примерно в одиннадцать Пиннеберг возвращается домой. В углу дивана он находит спящую жену, она свернулась калачиком. У нее лицо как у заплаканного ребенка, веки еще мокрые.

– О боже, ты наконец-то пришел? Я так боялась!

– Но зачем же бояться? Что со мной может случиться? Я должен был переработать, такое удовольствие у меня каждые три дня.

– А я так боялась! Ты очень голоден?

– Голоден, и еще как. Не знаешь, почему у нас странно пахнет?

– Странно, почему? – Ягненок принюхивается. – О боже… мой гороховый суп!

Они вместе бросаются на кухню. Их встречает вонючее облако черного дыма.

– Открывай окна! Быстро открывай все окна! Проветривай!

– Найди газовый кран. Сначала отключим газ.

Наконец, немного подышав более чистым воздухом, они заглядывают в большую кастрюлю.

– Мой прекрасный гороховый суп, – шепчет Ягненок.

– Сплошные угли.

– Какое прекрасное было мясо!

Они уставились в кастрюлю, дно и стенки которой покрыты черной, зловонной, липкой массой.

– Я поставила его в пять, – рассказывает Ягненок. – Я думала, ты придешь в семь. Чтобы побольше воды за это время выкипело. А потом ты не пришел, и я так испугалась, что совсем забыла про эту старую дурацкую кастрюлю!

– Ей тоже конец, – сказал Пиннеберг с грустью.

– Может, я смогу это отмыть, – говорит Ягненок с сомнением. – Есть такие медные щетки.

– Все это стоит денег, – коротко отвечает Пиннеберг. – Если подумать, мы столько уже потратили за эти дни. А теперь все эти кастрюли и медные щетки, и обед – за это я мог бы три недели обедать в столовой. Ну вот, теперь ты плачешь, хотя это правда…

Она рыдает:

– Я стараюсь изо всех сил, мой мальчик! Только когда я так боюсь за тебя, я не могу думать о еде. И разве ты не мог прийти хотя бы на полчаса раньше? Тогда мы бы еще успели вовремя перекрыть газ.

– Ну да, – говорит Пиннеберг и накрывает кастрюлю крышкой. – Урок на будущее. Я… – Он героически решается ей признаться: – Я тоже иногда ошибаюсь. Поэтому тебе не нужно плакать. А теперь дай мне что-нибудь поесть. Я так голоден!

Пиннеберг ничего не планирует, но отправляется на прогулку, на которой произойдут важные события.

Эта роковая суббота, тридцатое августа, сияя, восходит из синевы глубокой ночи. За кофе Ягненок снова повторила:

– Значит, завтра ты точно