Долгая зима - Владимир Иванович Петров

– Матери жилось и впрямь не сладко, – частично принимал Виктор её прямоту, сам оказавшийся свидетелем многих необузданных поступков отца. – Но нельзя же быть такой до жестокости бессердечной.

Естественно, горделивый, себя уважающий свёкор той же монетой отплачивал невестке, лишний раз не заходил к ним и внуков конфетами не баловал.

Приходилось вынужденно продавать корову, чего категорически не хотела Дарья Григорьевна.

– Жалко Зорьку, – вздыхала она ответно на уговоры дочери и зятя. – К тому же отелится скоро. Вовсю прочинать уже должна. Заметил?

– Круглеет, – говорил Виктор.

– Вот видишь…

– Вылечишься, новую купим, – выискивал он довод за доводом. Резко нельзя было с нею разговаривать, на её состоянии отражалось. – Телёнка от Зорьки, скажем, а?

Уговорил всё же.

– Ладно, продай, – всплакнувши, наконец согласилась она. – Только в хорошие руки Зорьку отдай, чтобы не мучилась бедная, к ласке привычная…

Покупатели не заставили ждать, в тот же день, как Виктор объявление в людных местах вывесил, подходить стали. Выбор Виктора пал на бывшую тёщину соседку Катерину Васильевну, недавно купившую дом рядом с дочерью, вернувшейся в деревню с мужем, тверским мужиком Юрием Шишковым. Одним хозяйством на два двора они жили, потому Катерина Васильевна, предварительно посмотрев корову, за зятем сходила:

– Пусть глянет. Хозяин-то всё-таки он.

Зорька повернула к ним рогатую голову, не нашла свою хозяйку и снова сеном занялась.

– Прочинает, – сказал Виктор, запомнив услышанное от тёщи понравившееся ему слово. – Вот-вот одарит…

– Берём, – сказал Юрий, оставшийся довольным коровой. – За приплод, естественно, добавим.

– Заодно и сено заберите, – предложил Виктор.

– Дельная мысль. Заберём. Так сколько за всё?

– Торговаться не стану. Вы лучше меня и в коровах, и в ценах разбираетесь. Сами решайте. Я в избу пойду, бутылочку организую. Посоветуйтесь наедине и заходите.

Когда сделка состоялась, Виктор разлил по стаканам коньяк:

– Не обижайте Зорьку. Дарья Григорьевна о том очень просила.

– Не обидим.

Выпили, чуть посидели для приличия, забирать корову пошли. Катерина Васильевна действовала согласно старинному ритуалу. Попросила в ведро насыпать немного дроблёного зерна, из кармана фуфайки достала принесённую для такого случая крепкую бечёвку, двойной петлёй захлестнула коровьи рога. Юрий потянул за верёвку. Корова недоумённо посмотрела на него, недовольно мотнула головой, упёрлась, мол, чего ещё удумали? Катерина Васильевна словно поджидала этого, поднесла Зорьке ведро с дроблёнкой, ласково заговорила:

– Ну, чего же ты упёрлась, чего насторожилась так-то? Пойдём же, миленькая, за ведром. Видишь, оно хозяйки твоей прежней, теперь наше будет, как и ты. Пойдём.

Зорька уловила хлебный дух дроблёнки, испробовала на вкус, глянула на Виктора, словно спрашивая, как быть?

– Иди, чего уж теперь-то, – сказал он. – Заболела твоя хозяйка. Серьёзно заболела. Не может за тобой ухаживать. Потому-то и разрешила тебя в хорошие руки отдать. Иди, не бойся.

Послушалась Зорька, двинулась за Юрием. В калитке остановилась, повернула голову к сараю, мукнула трижды и, хватанув дроблёнки, без оглядки пошла следом за новыми хозяевами.

«Попрощалась, – подумалось Виктору. – Скотина, а понимает».

Вскоре и сено Шишков забрал. Большую тележку нагрузили, на колёсном тракторе «Кировец» увезли. Только отметина от высокого стога осталась, да шустрый ветерок гонял по двору клоки сена.

Взгрустнулось Виктору. А когда ещё и овечек отогнал к отцу, и курочек в мешке отнёс, и вовсе тоскливо ему стало.

– Надо же как за душу взяло! – удивился он, оглядывая осиротевший на его глазах двор. – Каких-то полмесяца похозяйничал, а уже не могу равнодушно на такой разор смотреть. А каково тёще?

18

Перед Рождеством Анна Трофимовна всё же смилостивилась, разрешила забрать больную в деревню.

– В город ещё рано, – огорчила она Ярцевых. – Окрепнет пусть. Подъеду на днях посмотреть, тогда и определимся окончательно.

Виктор с Марьиным, и на сей раз не отказавшим в просьбе, с трудом довели Дарью Григорьевну до машины. Медленно ехали, особенно перед самой деревней, где выбитая до глубоких колдобин неасфальтированная часть дороги не выровнялась даже обильным в эту зиму снегом.

В избу Дарью Григорьевну почти внесли. Сильно она устала, но заметно повеселела.

В доме было чисто и свежо. Виктор постарался как никогда, полы накануне вымыл, перины и одеяла вытряс…

– Протопи голландку, свежо вроде, – сказала Валентина мужу, проводившему Марьина. – А я обедом займусь.

Виктор стал очищать золу.

– Трубу открой, – заметила Дарья Григорьевна оплошность зятя. – Пусть пыль вытягивает.

Он выдвинул обе задвижки, поинтересовался:

– Ну как, мать, дома лучше?

– Хорошо. В своей постели теперь и умереть не страшно, – заплакала она, но чувствовалось, что слёзы лёгкими были, не горючими.

Виктор уловил это, пошутил, подбадривая:

– Рановато об этом думать. Легко хочешь отделаться от нас. Вот на свадьбе внука спляшешь, правнука вынянчишь, тогда и видно будет.

Он дочистил голландку, вынес золу на огород, принёс дровец из дощатого сарайчика, разжёг огонь. Долго сидел, заглядевшись на плещущее по дубовым поленцам жаркое пламя. Покойно было на душе, беззаботно. Не нужно ехать в больницу, смотреть за скотом, готовить съестное… Главное, тёща повеселела. Скоро, значит, в город её можно забрать, где уже заждался сын-студент, оставленный на Антонину, да и на заводе, поди, ждут не дождутся: новый год начался, работы вволю.

– Завтра утренним автобусом поеду, – решил он. Дождался, пока догорят последние головешки, чуть приоткрытыми оставил задвижки, чтобы остатний угарный газ выдохся, тихонечко вышел из передней, стараясь не потревожить задремавшую тёщу.

Но Дарья Григорьевна не спала, о своём думала. Повыше голову на подушку поднять умудрилась, заново, впервые словно, стала оглядывать до боли привычную ей обстановку избы. С шифоньера начала обзор. Лет тридцать минуло, как на новоселье купили они его на последние деньги, оставшиеся после постройки саманной избы. Зарабатывались эти деньги на шахте в далёком среднеазиатском Ангрене, куда молодой Вася Фёдоров жену свою красавицу Дашу с пятилетней Валечкой повёз счастье искать. А счастье-то, оказывается, без родимых корней короткое, непостоянное. Быстро домой вернули они, возвратные эти корни, двух лет не прожили там. Дарья Григорьевна припомнила те дальние годы с тёплой улыбкой. Всё же интересные они были. На большое зеркало взгляд перевела, которое попозже, обжившись, приобрели. Не фабричное трюмо и не трельяж, а самодельное, местным краснодеревщиком искусно обрамлённое, с фигурами всяческими, на станке токарном из мягкого дерева выточенными. Полюбовалась им Дарья Григорьевна, на броский ковёр, что над второй койкой издавна висит, глянула. Бездарный художник малевал его. К тому же густо наложенные на ткань краски давно потрескались и поблёкли, но Дарья Григорьевна и не думала менять ковёр, даже не разрешила зятю, неплохо владеющему кистью, подрисовать картину. В первую очередь Виктор собирался подправить неестественно тонкую, неживую руку пышногрудой красавицы, сидящей в плетёном кресле и