Произведение в алом - Густав Майринк

Тогда в памяти моей оживает легенда о призрачном Големе - том самом искусственном гомункулусе, которого когда-то здесь, в гетто, призвав на помощь стихии, создал из глины некий раввин, искушенный в тайнах каббалы, а дабы вдохнуть в свою креатуру жизнь - если только бездумное, механическое бытие можно назвать

жизнью, - чародей вложил в ее уста «шем», скрепленный тайным магическим паптаклем. Голем работал за десятерых, однако, стоило только разжать ему зубы и извлечь сокровенную печать жизни, мгновенно превращался в безжизненного глиняного истукана...

Точно так же все эти люди - забрезжила вдруг в моем сознании пока еще не очень ясная догадка - мгновенно рухнут замертво, надо только лишить их того, что эти лицемеры высокопарно именуют «смыслом жизни»: для одного это его нравственные принципы, нормы морали - словом, вся та «житейская мудрость», на коей созиждется пресловутая обывательская добродетель, для другого - нелепые повседневные привычки, возведенные, однако, в ранг «незыблемых, овеянных дыханием веков традиций», для третьего - мелочная бытовая суета, обильно приправленная наивными радужными мечтами о чем-то туманном, расплывчатом, но непременно возвышенном...

Они всё время настороже, как будто сидят в засаде, опасливо поглядывая по сторонам. Никогда не видел я, чтобы эти люди работали, и тем не менее они встают с первыми лучами солнца и, затаив дыхание, ждут... Чего они ждут, не знаю, похоже, жертву, которая, по всей видимости, должна свалиться на них с небес, но чуда почему-то не происходит...

Ну а если все же происходит и в их среде оказывается посторонний, совершенно беззащитный человек, которого они могли бы безнаказанно обобрать как липку, на них ни с того ни с сего нападает вдруг безотчетный страх, и они, дрожа и причитая, расползаются по своим углам, мгновенно утратив всякую охоту к долгожданному гешефту. Никто не кажется этим трусам настолько слабым, чтобы им хватило смелости ограбить его.

- Выродившиеся, беззубые хищники, напрочь лишенные силы и мужества... - задумчиво произнес Харузек и посмотрел на меня своими темными, печальными глазами.

Да ведь он читает мои мысли!.. Неужели это возможно?.. Или это не мои мысли, а его - просто какой-то врывающийся иногда в его сознание вихрь раздувает их пламя так сильно, что пылающие искры летят во все стороны и огонь перекидывается на стоящих поблизости?..

- И на что они только живут? - немного помедлив, пробормотал я.

- На что? - мрачновато усмехнулся студент. - Да среди них даже миллионеры есть!

Я недоуменно смотрел на Харузека: что он имеет в виду? Студент, однако, не стал вдаваться в объяснения - высунувшись из укрытия, окинул взглядом затянутое тучами небо.

На мгновение все голоса под низким сводом арки стихли, слышен был лишь монотонный шум дождя.

На кого же намекал студент: «среди них даже миллионеры есть»?..

И Харузек, словно вновь прочтя мои мысли, хмуро кивнул в сторону находившейся напротив лавки старьевщика - потоки дождя стекали по ржавому железному лому и собирались в большие бурые лужи.

- Да хотя бы Аарон Вассертрум! Чем не миллионер - почти треть Йозефова города принадлежит ему! Да вы, господин Пернат, как с луны свалились!

У меня перехватило дыхание.

- Аарон Вассертрум!.. Старьевщик Аарон Вассертрум - миллионер?!

- Да, да, старьевщик Аарон Вассертрум! Уж кто-кто, а я его как облупленного знаю! - с каким-то болезненным злорадством подхватил Харузек, который, казалось, только и ждал моего вопроса. - И отпрыск его драгоценный, доктор Вассори, тоже мне известен! Вам никогда не доводилось слышать о нем? О докторе Вассори - знаменитом... окулисте? Да ведь еще год назад в нашем городе его на руках носили, только и разговоров было что о нем - о великом... ученом! Тогда еще никто не знал, что он сменил фамилию... Ну и как, по-вашему, его звали прежде? Вассертрум!.. Да-да, представьте себе, Вассертрум! О, с каким великим старанием этот жалкий пигмей изображал далекого от всего земного человека науки, ну а если речь вдруг заходила о его происхождении, ученый муж, скорбно потупив очи, ответствовал с глубоким волнением в голосе, что отец его родом из гетто и ему, несчастному изгою, чтобы выбиться в люди, пришлось начинать

с самых низов - сколько несправедливых унижений выпало на его долю, сколько пота, крови и слез пролил он, прежде чем сумел достичь тех высот, где ему уже никто не мог воспрепятствовать в свое удовольствие вкушать от плода премудрости.

Да-да, крови и слез пролил он немало! Вот только чьей крови и чьих слез - о том мученик науки предпочитал не распространяться! Но я-то знаю, какие делишки проворачивались через гетто! - Схватив мою руку, Харузек судорожно стиснул ее. - Мастер Пернат, я так беден, что даже сам перестал понимать, как низко я пал: для тех, кого поглотила бездна нищеты, уже не существует градаций... Я вынужден ходить оборванцем, как самый последний бродяга, вы только взгляните... а ведь я студент, изучаю медицину, считаюсь образованным человеком!

Студент резко распахнул свое ветхое пальто, и я с ужасом увидел, что оно надето прямо на голое тело - ни рубашки, ни сюртука под ним не было.

- Однако эта нищета, в которой я обретался и тогда, когда заставил могущественного и знаменитого доктора Вассори покончить с собой, стала для меня воистину спасительной, ибо только в ее кромешной тени и можно было укрыться от подозрений, ведь никому так в голову и не пришло, что это я - я! - был истинным виновником смерти этой бестии! В городе до сих пор приписывают эту заслугу некоему доктору Савиоли - поговаривают, будто он, предав гласности преступную практику проклятого окулиста, обрек его на самоубийство. Да, доктор Савиоли кое о чем, конечно, догадывался, но он был всего лишь моим орудием! Свой план я вынашивал в одиночестве, никого не посвящая в его продуманные до мельчайших подробностей детали, собирал компрометирующие материалы, готовил необходимые доказательства - день за днем осторожно, тайком расшатывал я вознесшееся до небес хитроумное строение доктора Вассори, незаметно, камень за камнем, лишая его основание необходимой опоры, пока моя подрывная деятельность не зашла так далеко, что даже с помощью всего золота мира и сатанинской изворотливости гетто уже нельзя было предотвратить крушения, для которого достаточно было одного-едииственного едва ощутимого щелчка...

Видите ли, это как... как в шахматах. Да, да, ведь это и была игра в шахматы... Никто и представить себе не мог, что мат знаменитому гроссмейстеру поставил я - нищий оборванец из гетто!

Пожалуй, только его отцу, старьевщику, не дает спать по ночам страшное подозрение, что та рука, которая передвигала фигуры в роковой шахматной партии, принадлежала вовсе не доктору Савиоли, а кому-то другому - тому, кого он, Аарон Вассертрум, не знает, но кто находится в непосредственной близости от него и умудряется оставаться при этом неуловимым и безнаказанным.

Видите ли, даже Вассертрум, хотя он из тех, кто умеет видеть сквозь стены, не в состоянии понять, что в этом продажном мире еще существует неподкупный ум, способный, холодно и бесстрастно просчитав великое множество комбинаций, выбрать среди них одну единственно верную, неотразимо разящую, подобно длинной невидимой игле, ядовитое жало которой проникает сквозь любые, самые толстые стены, сквозь золото и драгоценные камни, чтобы там, по ту сторону всех соблазнов мира, нащупать скрытую, жизненно важную артерию и сделать свою смертельную инъекцию...