Сказки века джаза - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

– Эй, ты, наверху!

Голос стал сильным и уверенным. Это была не жалкая мольба. Больше всего это походило на какую-то невероятную снисходительность.

– Да, ты, там!

Слова, произносимые слишком быстро, чтобы их можно было разобрать, потекли одно за другим. Джон слушал, затаив дыхание, периодически разбирая отдельные фразы, а голос то умолкал, то снова возвышался, то опять умолкал – то сильный и вызывающий, то окрашивавшийся тонами вялого, недоуменного нетерпения. Затем на единственного слушателя понемногу стало снисходить понимание, и как только оно окрепло, он ощутил, как кровь побежала быстрее в его жилах. Брэддок Вашингтон предлагал взятку Богу!

Именно так – без всяких сомнений. Алмаз в руках его рабов был всего лишь задатком, пробным образцом.

Как Джон заметил через некоторое время, это и было основной темой его предложений. Прометей Обогащенный приводил примеры забытых жертв, забытых ритуалов и молитв, вышедших из употреблений еще до рождения Христа. Некоторое время речь велась в форме напоминаний Богу о том или ином даре, которые Он соблаговолил принять от людей: огромные соборы за то, что Он спасал города от чумы; мирра и золото, человеческие жертвы – прекрасные девушки и захваченные в битвах пленники, дети и царевны; звери лесные и скот – овцы и козы, плоды и города, целые завоеванные земли – все на свете, вожделенное либо живое, предлагалось для Его умиротворения, дабы откупиться воздаянием от Божественного гнева; а теперь он, Брэддок Вашингтон, повелитель алмазов, король и жрец золотого века, властитель пышности и роскоши, предлагает сокровище, о котором даже не мечтали все прежние владыки, и предлагает он его без мольбы, но гордо!

Он передает Богу, продолжал он, перейдя к деталям сделки, величайший в мире алмаз. У этого алмаза будет граней больше, чем листьев на дереве, и при этом весь алмаз будет огранен столь же совершенно, сколь гранят алмазы размером с муху. Множество людей будут работать над ним долгие годы. Он будет водружен под огромным куполом чеканного золота, покрытым дивной резьбой, с опаловыми воротами, инкрустированными сапфирами. В середине будет выдолблена часовня, в центре которой будет алтарь из флуоресцирующего, распадающегося и вечно изменяющегося радия, который выжжет глаза любому, кто вздумает поднять голову и отвлечься от молитвы; на этом алтаре для увеселения Божественного Благодетеля будет заклана любая жертва по Его выбору, пусть это даже будет величайший и могущественнейший из ныне живущих людей.

Взамен он просит совсем пустяк – нечто, до смешного простое для Бога: пусть все станет таким, каким оно было вчера в этот же час, и пусть все таким и остается. Так просто! Пусть разверзнутся небеса и поглотят всех этих людей и их аэропланы, а затем пусть снова сомкнутся. Пусть у него снова будут его рабы, живые и здоровые.

Ему еще никогда ни с кем не приходилось считаться или договариваться.

Он сомневался лишь в одном: достаточную ли цену он предложил? Конечно же, и у Бога есть цена. Бог был создан по образу и подобию человека, и было сказано: пусть Он получит Свою цену. И цена должна была быть исключительной: ни один собор, постройка которого длилась долгие годы, ни одна пирамида, которую строили десятки тысяч рабочих, не сравнится с этим собором, с этой пирамидой.

Он сделал паузу. Таково было его предложение. Все будет выполнено в полном соответствии с договором, и да не будет сочтено дерзостью его утверждение о том, что цена не слишком велика. Он намекал Провидению, что торговаться он не намерен.

Ближе к концу он стал говорить отрывисто, коротко и неуверенно; тело его сжалось пружиной, – казалось, он силился уловить малейшее движение, какое-либо проявление воли в окружающем его пространстве. Его волосы седели, пока он произносил речь, и теперь он высоко поднял голову к небесам, будто ветхозаветный пророк – в божественном безумии.

У Джона уже кружилась голова, но он продолжал смотреть, и невдалеке от него произошло какое-то странное необычайное явление. Небо на мгновение потемнело, в порыве ветра будто послышался какой-то шепот, далекий звук труб, негромкий шорох громадной шелковой рясы, и на какое-то время вся природа вокруг сникла перед этой тьмой; птицы умолкли; деревья не шевелились, а вдали, над горами, раздались глухие, зловещие раскаты грома.

Миг – и все. Ветер перестал колыхать высокие травы в долине. Рассвет и день снова заняли подобающее им место, а встающее солнце принялось рассылать горячие волны желтого тумана, ярко освещавшие все на своем пути. Листья улыбнулись солнцу, и их смех сотряс деревья – и каждый сук вдруг стал напоминать школьную переменку в волшебной стране. Бог отказался от взятки.

Еще мгновение Джон смотрел на торжество дня. Затем он обернулся и увидел волнение на коричневой поверхности озера, затем еще волны, и еще – будто танец золотых ангелов, спустившихся с туч. Аэропланы садились на землю.

Джон сполз с валуна и побежал по склону горы к купам деревьев, где его уже ждали проснувшиеся девушки. Любочка вскочила, в ее карманах звякнули драгоценные камни, с губ вот-вот готов был сорваться вопрос, однако Джон чувствовал, что сейчас было не до разговоров. Нужно было, не теряя ни минуты, бежать с горы. Он схватил обеих девушек за руки, и в тишине они стали пробираться через лес, омытый светом и росой. Из долины у них за спиной не доносилось ни звука, если не считать далеких жалобных криков павлинов и обычного приятного утреннего шума.

Пройдя с полмили, они обогнули парк и пошли по узенькой тропке, которая вела на следующую возвышенность. Достигнув вершины, они остановились и обернулись. Их взгляды, под воздействием нахлынувшего мрачного чувства трагической неизбежности, остановились на склоне горы, который они только что миновали.

На фоне неба четко вырисовывалась согбенная фигура седого человека, медленно спускавшегося по крутому склону; за ним следовали два огромных и бесстрастных негра, тащивших груз, все еще сверкавший и сиявший на солнце. На полпути вниз к ним присоединились еще две фигуры: Джон узнал миссис Вашингтон и ее сына, на руку которого она опиралась. Авиаторы слезали со своих машин на широкую лужайку перед виллой и с винтовками в руках шли цепью вверх по склону алмазной горы.

А маленькая группа из пяти человек, находившаяся выше и сконцентрировавшая на себе все внимание наблюдателей, остановилась на выступе скалы. Негры нагнулись и отворили что-то вроде крышки люка в горе. В нем все и исчезли: первым – седовласый мужчина, за ним – его жена и сын, а потом и оба негра; сверкающие кончики их украшенных драгоценными камнями головных уборов слали напоследок солнечных зайчиков, пока не опустилась крышка поглотившего их люка.

Любочка стиснула руку Джона.

– Ах! – не сдерживаясь, воскликнула она. – Куда же они? Что они собрались сделать?

– Наверное, убегают по подземному ходу…

Девушки издали приглушенный вскрик, перебив его.

– Ты не догадался? – истерично всхлипнула Любочка. – Гора заминирована!

Она еще не закончила говорить, а Джону уже пришлось руками прикрыть глаза. Вся поверхность горы в этот миг ослепительно вспыхнула желтым светом, проникавшим сквозь поверхностный грунт, будто яркий свет сквозь ладонь. Невыносимое зарево продолжалось мгновение, а затем – как будто перегорела нить накаливания – исчезло, оставив лишь черную пустыню, от которой медленно поднимался синий дымок, унося с собою остатки растительности и человеческой плоти. От авиаторов не осталось ни крови, ни костей – они были уничтожены столь же полно, сколь и пять душ, укрывшихся внутри горы.