Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой - Лев Юрьевич Альтмарк

противоборстве возможно как-то примириться и отыскать компромисс, то здесь уже нет – всё однозначно и бесповоротно. Яшка, как отцепленный вагон, оставался на заброшенном полустанке, сын же стремительно набирал ход по рельсам, которые отец успел проложить для него. Оставалось разве что печально поглядывать ему вслед и прикидывать, что, наверное, он ещё мог бы какое-то время двигаться с сыном наравне, только не было уже того юношеского задора и сил, чтобы не отставать. Да и нужно ли это кому-то, а прежде всего ему самому? Ведь ясно же становилось, что у сына с его юношеским максимализмом нет ни желания, ни интереса тащить за собой такую замшелую и неповоротливую колымагу, как отец…

Яшка это понимал. Разве сам он не был таким в его возрасте?

…Сейчас же по дороге в Тель-Авив он осторожно пытался разговорить сына и вывести из мрачного состояния. На экзамен нужно являться бодрым и энергичным, в хорошем настроении, всем своим видом показывая, что преодолеть этот рубеж для тебя пара пустяков. Только такая уверенность заставит экзаменаторов поверить, что тебе по плечу задачи и повыше этого очередного испытания. Ведь всё, даже эти экзамены, необходимы лишь для того, чтобы самому себе – не кому-то постороннему, а именно себе! – доказать: предстоящий успех неминуем, и он не за горами, а следом за ним придут новые победы, и иного расклада не будет…

А что же сам он? У Яшки, если говорить начистоту, что-то в молодости, вероятно, не сложилось, чтобы так легко достигать новых высот, а время уже упущено…

Только как это объяснить? Бубнить прописные истины, которые сын будет молча слушать и не слышать? Какие отыскать слова, чтобы дошли до него? Да и нужны ли сейчас какие-то слова? Что нового он может сказать сыну?

А парень сидел мрачный рядом с Яшкой, без интереса глядел в окно и отделывался краткими «да» или «нет». В лице у него ни кровинки, лишь потные ладони постоянно тёр о штанины и морщился, когда отец переключал каналы приёмника, чтобы найти какую-нибудь приятную музыку. Ничто ему сейчас не нравилось, даже классика, которую он открыл для себя совсем недавно без всякого Яшкиного нажима и слушал теперь постоянно.

– Выключи, папа, – попросил он, – лучше ехать в тишине.

– Ты себя плохо чувствуешь? – схватился Яшка за соломинку.

– Нет, – вздохнул он и честно признался, – просто немного волнуюсь.

Может, снова начать твердить о том, что на экзамен нужно приходить бодрым и жизнерадостным? Нет, это уже перебор. От подобных уговоров самого скоро начнёт тошнить.

В шумный и беспокойный Тель-Авив они въехали в полной тишине. Когда с Яшкой в машине находились коллеги по работе, то всегда кто-то о чём-то рассказывал. Можно было слушать или не слушать, но такой гробовой тишины, как сейчас, никогда не было. Даже как-то непривычно.

Ещё полчаса они раскатывали по городу, разыскивая улицу, на которой находится консерватория, и сын немного ожил – помогал расспрашивать прохожих, высовывался из окна и жестом указывал направление. Яшка с облегчением вздыхал: наконец-то хандра закончилась, если парень принимает такое деятельное участие в их блужданиях по незнакомым улицам.

Но едва подъехали к стоянке у консерватории, сын неожиданно попросил, слегка смущаясь:

– Ты, папа, не ходи со мной, посиди в машине. Я уж один… Ладно?

– Родного отца стесняешься? – усмехнулся Яшка. – Думаешь, моего иврита не хватит, чтобы объяснить, если спросят, кто я такой и что мне нужно?

– Дело не в иврите. Просто не хочу, – сын вышел из машины и расправил затёкшие плечи. – Так ты не пойдёшь?..

Яшка грустно смотрел, как он, бережно придерживая гитарный футляр, шёл по дорожке к зданию консерватории и перед тем, как скрыться в дверях, мельком оглянулся в его сторону и помахал рукой. Конечно, Яшка сделает так, как он просил. Разве он мог его обмануть?

Минуту посидев, Яшка включил приёмник и снова отыскал радиостанцию с классической музыкой, потом прикурил сигарету и принялся разглядывать угол здания. На душе было тоскливо и гадко, будто он попал в дурацкую ситуацию на работе, когда по твоей вине кому-то намылят шею, а ты не сможешь этому воспрепятствовать. Хоть волком вой от тоски.

В чём причина? Ведь раньше такого никогда не было. Яшка всегда умел управлять своим настроением и даже в самых неприятных ситуациях мог сказать себе: хватит кукситься, плюнь и разотри, а лучше всего радуйся, что не произошло хуже. И получалось. А вот сегодня что-то нет былого оптимизма.

Сын? Может, и сын… Возраст? Неужели пора подводить итоги и прикидывать, сколько чёрных шаров уже лежат в твоей корзине? А сколько их осталось у Того, кто кидает их сверху? На что, чёрт побери, потрачена жизнь, которая по большому счёту так ещё и не началась?!

Чепуха! Человеку всегда столько лет, на сколько он себя ощущает. И это не расхожая мантра для молодящихся старичков, уверенных, что им ещё хватит спермы для финальных кавалерийских атак. Яшка часто встречал людей, выглядевших старше его, а на самом деле почти всегда оказывавшихся моложе по годам. И дело не в какой-то генетической предрасположенности к старению. Сравнивая их пессимизм и отношение к жизни, а, кроме того, преждевременную и чаще всего выдуманную усталость, недоверие и подозрительность к окружающим – и свой восторженный инфантилизм, неиссякаемым потоком бьющий из него, он всегда вспоминал грубоватый, но, наверное, единственно правильный диагноз, поставленный некогда женой: детство в одном месте играет. И хоть Яшка каждый раз бурно протестовал против таких откровенных и обидных слов, в душе-то он знал: жена права – кому как не ей известна вся его подноготная?

А сын? Он совсем другой. Постоянно сравнивая себя с ним, Яшка всё ясней видел, как они расходятся всё дальше и дальше. Пока тот был в младенческом возрасте, Яшке удавалось находить в нём очень много собственных чёрточек, а сейчас – сейчас этого объединяющего остаётся всё меньше, зато всё больше выступают на первый план различия. Сынóвья основательность и скрупулёзность, въедливость и аккуратность – это то, чего у Яшки не было ни раньше, ни сейчас. Наверное, эти качества сегодня необходимы, и жизнь заставляет быть таким и никаким другим. Этому можно лишь позавидовать. Но это всё равно уже не его, не Яшкино. Остаётся утешаться тем, что имеющееся у него, может, и не заменит этих недостающих черт характера, но позволит хотя бы подольше задержаться на плаву в современном неласковом мире.

Стареет он всё-таки, как ни крути, если начал задумываться о подобных невесёлых вещах…

Защитный панцирь, который