Преступление и наказание - Федор Достоевский

– А-а-а! Слыхом не слыхать, видом не видать, а русский дух…как это там в сказке… забыл! М-мае п-па-чтенье! – вскричал вдруг знакомый голос.

Раскольников задрожал. Пред ним стоял Порох; он вдруг вышелиз третьей комнаты. «Это сама судьба, – подумал Раскольников, – почему он тут?»

– К нам? По какому? – воскликнул Илья Петрович. (Он был,по-видимому, в превосходнейшем и даже капельку в возбужденном состоянии духа.)– Если по делу, то еще рано пожаловали. Я сам по случаю… А впрочем, чем могу. Япризнаюсь вам… как? как? Извините…

– Раскольников.

– Ну что: Раскольников! И неужели вы могли предположить, чтоя забыл! Вы уж, пожалуйста, меня не считайте за такого… Родион Ро… Ро…Родионыч, так, кажется?

– Родион Романыч.

– Да, да-да! Родион Романыч, Родион Романыч! Этого-то я идобивался. Даже многократно справлялся. Я, признаюсь вам, с тех пор искренногоревал, что мы так тогда с вами… мне потом объяснили, я узнал, что молодойлитератор и даже ученый… и, так сказать, первые шаги… О господи! Да кто же излитераторов и ученых первоначально не делал оригинальных шагов! Я и жена моя –мы оба уважаем литературу, а жена так до страсти!.. Литературу ихудожественность! Был бы благороден, а прочее все можно приобрести талантами,знанием, рассудком, гением! Шляпа – ну что, например, значит шляпа? Шляпа естьблин, я ее у Циммермана куплю; но что под шляпой сохраняется и шляпойприкрывается, того уж я не куплю-с!.. Я, признаюсь, хотел даже к вам идтиобъясниться, да думал, может, вы… Однако ж и не спрошу: вам и в самом делечто-нибудь надо? К вам, говорят, родные приехали?

– Да, мать и сестра.

– Имел даже честь и счастие встретить вашу сестру, –образованная и прелестная особа. Признаюсь, я пожалел, что мы тогда с вами дотого разгорячились. Казус! А что я вас тогда, по поводу вашего обморока,некоторым взглядом окинул, – то потом оно самым блистательным образомобъяснилось! Изуверство и фанатизм! Понимаю ваше негодование. Может быть, поповоду прибывшего семейства квартиру переменяете?

– Н-нет, я только так… Я зашел спросить… я думал, что найдуздесь Заметова.

– Ах, да! Ведь вы подружились: слышал-с! Ну, Заметова у наснет, – не застали. Да-с, лишились мы Александра Григорьевича! Со вчерашнего дняв наличности не имеется; перешел… и, переходя, со всеми даже перебранился… такдаже невежливо… Ветреный мальчишка, больше ничего; даже надежды мог подавать,да, вот, подите с ними, с блистательным-то юношеством нашим! Экзамен, что ли,какой-то хочет держать, да ведь у нас только бы поговорить да пофанфаронить,тем и экзамен кончится. Ведь это не то, что, например, вы али там господинРазумихин, ваш друг! Ваша карьера ученая часть, и вас уже не собьют неудачи! Вамвсе эти красоты жизни, можно сказать – nihil est,[92] аскет, монах,отшельник!.. для вас книга, перо за ухом, ученые исследования, – вот где паритваш дух! Я сам отчасти… записки Ливингстона[93] изволили читать?

– Нет.

– А я читал. Нынче, впрочем, очень много нигилистовраспространилось; ну да ведь оно и понятно; времена-то какие, я вас спрошу? Авпрочем, я с вами… ведь вы, уж конечно, не нигилист! Отвечайте откровенно,откровенно!

– Н-нет…

– Нет, знаете, вы со мной откровенно, вы не стесняйтесь, какбы наедине сам себе! Иное дело служба, иное дело… вы думали, я хотел сказать:дружба, нет-с, не угадали! Не дружба, а чувство гражданина и человека, чувствогуманности и любви ко всевышнему. Я могу быть и официальным лицом и придолжности, но гражданина и человека я всегда ощутить в себе обязан и датьотчет… Вы вот изволили заговорить про Заметова. Заметов, он соскандалитчто-нибудь на французский манер в неприличном заведении, за стаканомшампанского или донского, – вот что такое ваш Заметов! А я, может быть, таксказать, сгорел от преданности и высоких чувств и сверх того имею значение,чин, занимаю место! Женат и имею детей. Исполняю долг гражданина и человека, аон кто, позвольте спросить? Отношусь к вам, как к человеку, облагороженномуобразованием. Вот еще этих повивальных бабок чрезмерно много распространяется.

Раскольников поднял вопросительно брови. Слова ИльиПетровича, очевидно недавно вышедшего из-за стола, стучали и сыпались перед нимбольшею частью как пустые звуки. Но часть их он все-таки кое-как понимал; онглядел вопросительно и не знал, чем это все кончится.

– Я говорю про этих стриженых девок, – продолжалсловоохотливый Илья Петрович, – я прозвал их сам от себя повивальными бабками инахожу, что прозвание совершенно удовлетворительно. Хе! хе! Лезут в академию,учатся анатомии; ну скажите, я вот заболею, ну позову ли я девицу лечить себя?Хе! хе!

Илья Петрович хохотал, вполне довольный своими остротами.

– Оно, положим, жажда к просвещению неумеренная; но ведьпросветился, и довольно. Зачем же злоупотреблять? Зачем же оскорблятьблагородные личности, как делает негодяй Заметов? Зачем он меня оскорбил, я васспрошу? Вот еще сколько этих самоубийств распространилось, – так это выпредставить не можете. Все это проживает последние деньги и убивает самогосебя. Девчонки, мальчишки, старцы… Вот еще сегодня утром сообщено о каком-тонедавно приехавшем господине. Нил Павлыч, а Нил Павлыч! как его,джентльмена-то, о котором сообщили давеча, застрелился-то на Петербургской?

– Свидригайлов, – сипло и безучастно ответил кто-то издругой комнаты.

Раскольников вздрогнул.

– Свидригайлов! Свидригайлов застрелился! – вскричал он.

– Как! Вы знаете Свидригайлова?

– Да… знаю… Он недавно приехал…

– Ну да, недавно приехал, жены лишился, человек поведениязабубенного, и вдруг застрелился, и так скандально, что представить нельзя…оставил в своей записной книжке несколько слов, что он умирает в здравомрассудке и просит никого не винить в его смерти. Этот деньги, говорят, имел. Выкак же изволите знать?

– Я… знаком… моя сестра жила у них в доме гувернанткой…

– Ба, ба, ба… Да вы нам, стало быть, можете о нем сообщить.А вы и не подозревали?

– Я вчера его видел… он… пил вино… я ничего не знал.

Раскольников чувствовал, что на него как бы что-то упало иего придавило.

– Вы опять как будто побледнели. У нас здесь такой спертыйдух…

– Да, мне пора-с, – пробормотал Раскольников, – извините,обеспокоил…

– О, помилуйте, сколько угодно! удовольствие доставили, и ярад заявить…

Илья Петрович даже руку протянул.