По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

были потомки эмигрантов из Берлина, Риги, Испании, Югославии и Польши. Они служили переводчиками в вермахте. А кое-кто сумел устроиться в Смоленске – например, Георгий Гандзюк из Праги, сын генерал-майора Гандзюка, преемника гетмана Скоропадского. Он прибыл в город как патриот, желающий послужить отечеству, и Меньшагин принял его в горуправу своим заместителем. Он тут же занялся очисткой города от снега. А Смоленск в эту суровую зиму был просто завален сугробами. Гандзюк приходил в музей, все осматривал, говорил с Вельзевулом, с Ильей, восхищался древностями смоленскими. И толковал о новой России – без Сталина и, разумеется, без Гитлера. Но большевистского молоха, считал он, не одолеть своими силами. Так и надо использовать исторический момент. Чуть позже появились Каменецкий и Алферчик, один жил в Югославии, другой в Польше, они были членами НТСНП – Национально-трудового союза нового поколения. Меньшагин принял их на работу в полицию. Они были примерно одного возраста с Ильей. Этот союз был создан за границей в конце двадцатых – начале тридцатых. В нем был возрастной ценз. Эти люди не хотели тащить за собой вериги прошлых грехов. Эмблемой у них был знак Владимира Крестителя – трезубец, с надписью «Не в силе Бог, а в правде», по слову Александра Невского.

И то, что девизом взяли девиз Невского, было неспроста, думал Илья.

Вроде бы немцы им потворствовали, но в то же время относились к ним с подозрительностью. Пален Хупель прямо советовал Илье держаться от них подальше, мол, еще неизвестно, что за роль им приготовили в гестапо, да, именно там. Он намекал на то, что они провокаторы, но провокаторы, так сказать, искренние, не ведающие об этом сами. Короче, антигерманских разговоров с ними лучше не вести.

С Паленом Илья, можно сказать, подружился… ну или почти подружился. Все-таки он был немец и старше. Они часто встречались, вели разговоры обо всем, но, главное, об истории, тут Пален был любитель, а Илья все же профессионал. И Пален любил историю России. Россия его влекла. Он говорил, что ее история – это нечто, похожее на китайский роман «Сон в красном тереме». Специалисты это название переводят как «Сон-морок в высоком чертоге», или как «Грёзы прозрения в потаенной женской обители». Илья этот роман не читал. Пален рассказывал, что в нем идет речь о двух ветвях аристократического рода, живущих в Пекине в роскошных имениях. Герои то и дело видят вещие сны, с ними происходят всякие мистические кунштюки. Герои и спят, и бодрствуют, и не всегда понятно, где сон, а где явь.

– Любовь и дружба, интриги, смерти, а в итоге главный герой уходит с буддистскими монахами в лес, – говорил Пален, улыбаясь. – В Китае тоже леса… Но все-таки русский лес… – как это сказать? – более дремучий? Да? Россия загадочна и не до конца понятна, как Китай. На самом деле, многие из нас хотят ее узнать получше. Об этом говорили Шпенглер, Ницше. Последний учил, что размышляющему о будущем Европы, надо считаться только с двумя народами: с евреями и с русскими, главными факторами и участниками великой борьбы и игры сил. Впрочем, Шпенглер вообще-то не считал русских таким же народом, как немцы или англичане. Звучит вроде бы обидно? – вопрошал он, с любопытством наводя стекла очков на Илью. – Не будем спешить, мой друг. Aber mit der Bestie lassen wir uns noch Zeit.

Это была его поговорка, означавшая буквально следующее: «Не спеши! Ястреб от нас никуда не денется».

Пален, поправляя очки, играя голубыми глазами навыкате, продолжал:

– Следим за мыслью философа. Русские, утверждал он, как гранат – плоды содержат в себе возможности народов будущего. Рано или поздно плоды созреют, и гранат раскроется невиданным цветком. Россия – обещание. Тогда как Европа – уже длинная вечерняя тень. Об этом толковали и славянофилы.

– Лучше было бы, если бы эта тень не падала на нас так больно, – замечал Илья.

– К сожалению, война, как и религия или наука, один из методов познания. И на самом деле именно в этом главная причина всех войн. В войне мы познаем и себя, и других. Тут и напряжение науки и религии, патриотизма, всего. А все экономические, политические причины – лишь повод. В войне всё и вся проходит проверку, сравнение. Возможно, мы на слишком низкой ступени развития, раз нам присущ такой метод познания. И, когда человечество взойдет на другую ступень, войны сами собой прекратятся. Ведь войну не останавливает ни религия, ни, допустим, Лев Толстой с Федором Достоевским или Чайковский с Бахом. Ни общие усилия держав. Но предпочтительнее, конечно, познавать иную страну, мирно путешествуя по Транссибирской дороге, например. Здесь сказывается несовпадение предпочтений индивидуумов. Одному подавай прицел, другому – микроскоп. Пока предпочтения первого рода преобладают. И мы вынуждены как-то с этим мириться. – Пален усмехнулся, поправляя очки, и добавил: – Или воевать.

Илью увлекали рассуждения этого рижского немца, его начитанность, страсть к музыке. Иногда они совершали экспедиционные прогулки, как это называл Пален, по городу, в основном по крепостной стене. Обычно к ним присоединялся врач Артур Маурер, немолодой уже, сухопарый, с глубокими складками на щеках, живший до войны в тех самых чешских Судетах, что стали яблоком раздора. На какой-нибудь башне они раскладывали газету «Новый путь», резали хлеб, лук, вскрывали банку тушенки и выпивали вина или шнапса или даже просто разведенного спирта. Этому их научил Илья, предпринимавший подобные вылазки в студенческие годы.

Однажды, оглядывая холмы за Днепром, а потом Успенский собор на горе, Артур Маурер и сказал:

– Nur Russland grenzt an Gott.

– Граница России? – переспросил Илья.

Артур что-то ответил.

– У России границы с Богом? – переспросил Илья.

– Только Россия граничит с Богом, – перевел Пален.

Артур что-то добавил.

– Ну, а остальные страны – друг с другом, – перевел Пален и о чем-то спросил Артура.

Тот ответил.

– Ах, это Рильке, – сказал Пален и добавил с извиняющейся улыбкой: – Поэт.

61

Илья места себе не находил весь тот день, думал о дулаге, о мальчишке с сигаретной пачкой.

Ночью ему даже снился этот дулаг, полный не людей, а громадных псов, и они бегали тяжело вдоль колючей проволоки и сверкали на Илью глазищами, ища прореху в ограде…

Илья встал рано, наскоро попил чая с сухарями.

Под мелким дождиком, зарядившим, как назло, под утро, надев подобранный еще раньше где-то брезентовый военный плащ, он поспешил на Краснинское шоссе. Машины наматывали грязь колесами. Городские руины были печальны и ужасны.

Появился патруль. Будто нарочно!

Илья напрягся. Это были русские