Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева

При этом Миша не был человеколюбив. Миша не любил компании и в присутствии посторонних то и дело вытирал лоб, откашливался и не знал, о чём разговаривать. И вздыхал с облегчением, если нужно было сделать что-то конкретное – передвинуть кому-нибудь шкаф или отдать пальто, например. «Бери-бери, – говорил он, – у меня другое есть». И всю зиму ходил в осенней куртке.

Когда Миша выпивал, он обнаруживал три стадии любви к людям. Сначала он очень радовался гостям и пел им песни. Уговаривал остаться ночевать, а то и пожить недельку-другую. Потом взгляд его становился всё тяжелее, в какой-то момент он говорил что-нибудь вроде «Ну а ты что за хрен с горы?» и мог ни с того ни с сего на человека наброситься с кулаками. За этим следовала третья фаза – безразличие. Миша ложился спать.

Паша с Маришей попали к нам в фазу вытирания лба и откашливания.

Инга работала тогда в пункте приёма стеклотары на соседней Красноармейской. Иногда мы с Мишей, два праздношатайки, к ней туда заглядывали. Это был настоящий сырой подвал с низкими сводами и грибком на стенах. Все эти катакомбы были до потолка заставлены коробками с пустыми бутылками. В «приёмной» сидела Инга на овечьей шкуре и выдавала деньги. Бомжи Ингу уважали и даже боялись. Чтобы подраться там при ней или сказать грубое слово – такого не было.

Однажды, когда мне не хватало на проезд к детям, я собрала бутылки, оставшиеся от приёма гостей, и явилась к Инге. Очередь расступилась, и один дедушка мне сказал: «Проходите-проходите». Я сказала, что не тороплюсь, но остальные тоже ни в какую не хотели идти вперёд меня, как будто я беременная женщина или сказочная принцесса.

Инга брала бездомных на работу. Нужны были грузчики и мойщицы посуды. Мойщица стояла в дальнем помещении возле старой чугунной ванны, доверху наполненной грязной мыльной пеной и размокшими этикетками. Руки её утопали по локоть. Двигалась она как автомат. Зрелище это меня так поразило, что однажды я захватила бумагу и пристроилась на пороге, чтобы сделать набросок. Вот это жанровая сцена! Это на целую выставку потянет. «На дне», остросоциальная тема, и это вам не какие-нибудь там фоторепортажи…

В какой-то момент я осторожно у мойщицы спросила: «Вы не против… что я тут сижу, вас рисую?..» Она обернулась и долго недоуменно на меня смотрела. «Да мне что, жалко, что ли?» И на рисунок даже не взглянула.

Мариша иногда подменяла эту мойщицу, а Паша грузил коробки. Инга их к себе не приглашала. Они её провожали до дома, долго курили у нашего подъезда, потом Инга закрывала дверь, а Паша с Маришей плелись на чердак заброшенного дома. Однажды Инга к нам постучалась и сказала:

– Орлов! Дай водички попить!

Позади неё маячили Паша с Маришей.

Миша налил стакан воды и протянул Инге.

– Да вы это… – неуверенно сказал он. – Проходите, чего на пороге-то стоять.

Паша с Маришей оживились. Все достали по новой сигарете.

– Да вы это, – произнёс Миша, потирая лоб. – Садитесь вон поближе к пепельнице.

Инга раскрыла пакет и достала пиво. Ребята прошли в комнату и сели торжественно, как будто попали за праздничный стол. Я поняла, что у нас гости.

Через час Миша уже обнимал Пашу и восклицал:

– Да я всё понимаю! Да я сам жил на улице пятнадцать лет! Оставайтесь у меня!

Миша так говорил – «на улице». На самом деле он просто бродил от одних добрых друзей к другим. Его оставляли присматривать за кошками, когда уезжали в отпуск. Просили покараулить дачу. Кроме того, Миша был любвеобилен и иногда по нескольку лет жил у восторженных женщин.

Паша – чернявый мальчик лет двадцати. Формально он бомжом не являлся, был зарегистрирован в какой-то комнате, но помимо него там прописались восемь братьев и сестёр и ещё множество сомнительных родственников. Потом эта комната сгорела. Родителей у него не было, вырос Паша в детдоме.

Я спрашивала:

– Ну а после детдома, там разве не помогают? С работой, например?

Паша отвечал:

– Да кому ты нужен? Взрослый человек – иди гуляй. Как хочешь, так и крутись.

Марише тогда было лет тридцать. Ресницы у неё как у куклы: длинные, жёсткие и загнутые кверху. По лицу рассыпаны веснушки. Волосы пышные, вьющиеся. Она была на самом деле очень красива, но мышцы лица у неё, казалось, одеревенели, как на морозе. На лбу проступали ранние морщинки. Мимика была неподатлива.

В четырнадцать лет Маришу изнасиловал отчим, и тогда она убежала из дома. На большую дорогу. Её подхватывали дальнобойщики, потом случайные прохожие. В конце концов Мариша научилась брать с них за это деньги. Тем и жила.

У Мариши начисто отсутствовала стыдливость. Она могла громко журчать в туалете, при этом смеяться и продолжать разговор. Переодевалась она прямо при мужчинах. Не потому, что хотела соблазнить или была распущенна – нет. Просто она не видела в своём теле что-то личное, что следует прятать от чужих глаз. Когда она раздевалась, я заметила, что она не носит белья. Я подарила ей колготки, белье и джинсы. Мариша принарядилась, ушла гулять, а вечером вернулась вся вывалянная в грязи.

– Вы думаете, мне важно, чем она там раньше занималась? – кипятился Паша. – Это всё в прошлом, а теперь мы вместе, я её в обиду не дам.

Жили они на чердаке с такими же бедолагами. Я видела этот дом, когда ходила в гости к Федьке Евтюхину. Буквой «П» здание с выбитыми окнами, под снос, там уже давно не было воды и электричества. Но на верхнем этаже вечерами загорался тусклый огонёк.

Я пыталась представить себе всё это. Когда я иду к метро по переходу, всегда краем глаза наблюдаю за бездомными. Да, боковым зрением, потому что в упор посмотреть страшно: разбитые лица, раннее старение, грязные одежды… Этот удушливый сладковатый запах немытого тела. Как же это получается? Не на улице же они родились! Вот был дом, а потом из него кто-то выгнал, обманул – так, что ли? Ну, предположим, я оказалась на улице. Предположим, ещё тепло. Первую ночь я провожу в подъезде или на лавке. Стоп, но почему же на лавке? Ладно – родственники, сумасшедшая мать или отчим-зверь. Но есть же друзья? Одноклассники? Первая учительница? Соседи? Можно же к кому-то попроситься на порог? Переждать, устроиться на работу? Снять жилье и работать? Почему же эти многие не идут ночевать к однокласснику или к соседке –