Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

— Ты что? Паня? Ты что?! — Сергей Тимофеевич побледнел, схватился за простенок коридора, ведущего в кухню, где до появления Пташки они мирно обедали. Оттуда, оставив Олега одного, в прихожую поспешила Анастасия Харлампиевна — взволнованная, растерянная. Но и ее появление не остановило Пантелея Харитоновича.

— Вот благодарность какая! — горько, со всхлипом, кричал он, скорее всего и не слыша себя, не помня, что говорит. — Дождался! Душу заплевали, затоптали... Доченьку испаскудили, крылья изломали на самом взлете!.. Твой! Твой щенок! Твое семя злокачественное, будь оно проклято! Прокля!..

Захлебнулся криком, пошатываясь, вышел, оставив Пыжовых в величайшем смятении.

Не сразу Сергей Тимофеевич пришел в себя. Как после разорвавшегося рядом снаряда еще шумело в ушах и подступала тошнота. И как бывало на фронте, уже ощутив, что другу больнее, поспешил за ним.

— Пантелей, подожди! — окликнул его. — Вернись!

Я тебя не знаю, — полуобернувшись, отозвался Пташка. — Не знаю...

И поплелся, ссутулившись своей дорогой. А в другую сторону, постояв и печально посмотрев Пантелею Харитоновичу вслед, гоже не видя белого света, побрел Сергей Тимофеевич.

* * *

— Слышал? — возвратившись в дом с предгрозовым спокойствием, стоившим ему огромного напряжения, обратился Сергей Тимофеевич к Олегу. — Может, объяснишь?

Олег отвел взгляд.

— Мне откуда знать, чего он взбеленился?

— А все же? — голос Сергея Тимофеевича дрожал. — Что ты сделал со Светой?

— Может, она сама...

— Боже мой, — Анастасия Харлампиевна схватилась за голову, уже обвязанную намоченной в холодной воде марлей. Не зря в ней жила тревога после того, как нашла в постели сына женскую заколку. Теперь она вспомнила, что видела такие заколки у Светы. — Боже мой, Олег, — простонала, — Какой же ты...

— Подлец, — жестко добавил Сергей Тимофеевич. Подлец и трус. Мы с матерью все еще считали тебя мальчиком, а ты, оказывается, многоопытный мужчина?! Так имей по крайней мере мужество отвечать за свои поступки!

— Не приходила бы, и ничего не было, — буркнул Олег.

— Наверное, звал?!

Олег еще ниже наклонил голову.

— Ужас! Какой-то дикий ужас! — Сергей Тимофеевич заметался по кухне. — Откуда оно в тебе?! В твои годы я ухаживал за матерью — она для меня святыней была! Неосторожным прикосновением боялся оскорбить ее девичье достоинство! Ты слышал об этом! Мы же вспоминали свою молодость, чтобы и вы учились чистоте!..

— Такую девочку загубить, — сокрушенно качала головой Анастасия Харлампиевна. — Только недавно говорили, и вот... так жестоко обидели. И кто же? Собственный сын!

— Ну, вот что, — сказал Сергей Тимофеевич, остановившись против Олега. — Мы с матерью считаем Свету невесткой. Пойдешь к Пантелею Харитоновичу...

— Не пойду, — сказал Олег, лишь на мгновение представив встречу со Светкиным отцом.

— Пойдешь! — остался непреклонным Сергей Тимофеевич. — Неизвестно еще, согласится ли иметь он такого зятя, но пойдешь, и как он решит, так и будет.

— А если я ее не люблю.

— Не лю-бишь?.. И не любя?! — Ноздри Сергея Тимофеевича задергались по-пыжовски, по-дедовски. — Уду-шу-у! — побагровев, вдруг закричал он. — Уду-у-шу-у вот этими своими!..

Потом сидели с женой одни. Он тяжело дышал — никак не мог прийти в себя. И у него тряслись руки. Вот так же они тряслись, когда тянулись к горлу сына, с ужасом отпрянувшего от него и сбежавшего из кухни. А напуганная пыжовской необузданной дикостью, впервые прорвавшейся за всю их совместную жизнь, Анастасия Харлампиевна, всхлипывая, гладила, успокаивала, утешала эти жестокие и ласковые, злые и добрые, умные и безрассудные руки.

— Девчонку надо выручать, Настенька, — наконец проговорил он. — В наше-то время — мать-одиночка?

— Неизвестно, как ее родители... Наверное, не захотят ребенка. — Анастасия Харлампиевна вздохнула. — Род наш проклял.

— То он сгоряча, — хотелось так думать Сергею Тимофеевичу, так и жене сказал.

— Может, и впрямь лучше, чтобы не рожала?

Кому лучше? Нам? Нашему оболтусу?.. Странно, — взволнованно проговорил Сергей Тимофеевич. — Так порою рассуждают матери, у которых лишь сыновья. Видел как-то. Гагаи ребят в армию провожали. В саду гуляли. Призывничок увлек свою подвыпившую подружку в темную хату. А мать двери задом подперла, чтобы никто не помешал сыночку... Вот такое у некоторых понятие. А представила бы себя на месте той, другой, матери... Совсем ведь немного надо — лишь представить, что это твоя дочка, твое дитя! Тогда бы не сводила. Тогда дрючком бы его, негодяя! Дрючком!.. Только они не хотят понимать этого, ублажая своих сыночков, заботясь о их радостях. До остального им дела нет. Пусть те, другие матери потом с ума сходят, несут на себе позор дочерей своих неразумных... Но мы-то представляем, что это такое! Кроме сынов, и дочку имеем!

— Я не к тому, Сережа, — обиженно отозвалась Анастасия Харлампиевна. — Это теперь и учеба ее пропадет. Без мужа, с ребенком на руках...

Сергей Тимофеевич поднялся:

— Пойду, Настенька. Может быть, уже немного поостыл. Что ж теперь сердце рвать? Поскольку такое случилось, надо решать по-человечески. Буду просить Пантелея отдать нам дочку в невестки... Слышишь ты?! — повысил, он голос, обернувшись к комнате, где затаился Олег, и без того не пропустивший в разговоре родителей ни слова. — Подумай, для чего живешь? Теперь уже некогда откладывать это на потом... — И тяжко вздохнул — Не знаю только, с какими глазами идти...

— Идем вместе, Сережа, — засобиралась Анастасия Харлампиевна. — Посидим с Пантелеем Харитоновичем, Власьевной, поговорим, рассудим... Теперь, верно, сердце — не помощник. Разумом надо...

...Пташка не открыл им дверь. И они ушли в сумрак октябрьского вечера — еще не очень свежего, как бывает в Донбассе. Вдали, над заводом, беззвучными зарницами взметались красные сполохи и в них клубились кровавой подкраски паровые облака. Но здесь, в поселке, уличные фонари золотили полуоблетевшие клены, и сочной зеленью отсвечивали пирамидальные тополя. Громады домов светилась окнами, будто столпившиеся в гавани корабли. Со стороны кинотеатра доносились музыка, веселый говор, смех... Они обходили людные улицы. Молчали...

27

Разве удержится такое в тайне. Сначала на батарее, а потом и но всему заводу разнеслась весть: Пантелей Пташка потребовал у Шумкова перевести его на соседнюю батарею. При этом он якобы сказал: «Глаза бы мои не видели это пыжовское разбойное отродье». Конечно, случись подобное между малоизвестными, оно так и осталось бы незамеченным, никого особенно не тронуло, кроме участников конфликта. Но ведь Пташка и Пыжов все время на виду. И по жизни шли бок о