Да - Антон Серенков

у него отняли уже во взрослом возрасте. И вот он так увлечен своей гордыней, что по кошмарной случайности лишается любви своей жизни: девушка курила в постели, пока читала книжку стихов, пепел попал на платье, оно вспыхнуло, и девушка через пару дней умерла от страшных ожогов.

– Боже, вот это страсти! – воскликнула Настя, которая уже не только не сидела расслабленно, а была готова вскочить.

– И очень понятно, откуда они взялись. Отец Фета так сильно влюбился в Германии в чужую беременную жену, что привез ее домой и сделал своей женой. И вот вроде старая история, в ней много забытых понятий, а все равно все понятно нам и сейчас.

– И что же нам сейчас понятно? – напряженно спросила Настя.

– Ну понятно, почему Фет не мог поступить иначе: он был уверен, что молодая жена будет, как бы не уверяла его в обратном, чувствовать его униженное положение и постепенно сама станет к нему относиться иначе. Сначала она станет презирать его за то, что он недостаточно уважает себя, а затем и он сам возненавидит себя за то, что не смог сохранить ее любовь. Но как было избежать этой трагедии, непонятно, если ты об этом.

– Конечно, об этом! Что за ерунда! Избежать было очень легко: надо было пожениться и жить вместе!

– Ну я же объяснил, почему такого варианта не было.

– Ничего ты не объяснил, это ерунда какая-то! Могли жить счастливо, а вместо этого вон что случилось!

– Я вижу, тебя это сильно задело.

– Конечно, задело! Такой ужас рассказал!

Волгушев помолчал и сказал, медленно подбирая слова:

– Я думаю, некоторые люди просто не могут переступить через свою гордость. Это стержень их личности, и без него они будут другими людьми. Фет, который женится на своей бедной невесте и вместе с ней долгие годы живет впроголодь, – это не Фет.

– Просто ужас, что ты говоришь.

– Ну как есть. Такие вот люди бывают. Почему ты, кстати, думаешь, что его девушка сама бы на такой брак согласилась?

– Ну не отказалась же!

– Может, и отказалась бы. Может, она и отказалась, а он просто об этом в воспоминаниях не написал.

– Она не могла – она его любила. Если любила, значит, конечно, согласилась бы даже и в бедности пожить, – твердо сказала Настя.

– Это мы с тобой так думаем. А люди бывают разные.

– Ну, значит, такие люди просто не могут быть счастливы, и все.

– Может быть, ты и права. Но, я думаю, нам просто конкретно эта проблема кажется несерьезной. Но если мы сами столкнемся с другим выбором, который будет для нас так же труден, как выбор между честью и любовью для Фета, бог знает, как мы себя поведем.

– Это с каким, например?

Волгушев рассмеялся:

– Ты прости, пожалуйста, но я сейчас не хочу думать, какой выбор мог бы сломать меня как личность. Я бы лучше поел, если честно. Тем более, если мы хотим успеть зайти в туалет в парке, то надо уже идти.

У самой воды было небольшое кафе. Играла музыка, повар обдувал из фена мясо на гриле. Они уселись на диванчики друг против друга и, оголодав, пока ждали заказ, не разговаривали, а только улыбались, когда встречались глазами. Настя достала телефон, и Волгушеву на секунду стало тоскливо: «Вот и заскучала». Его телефон загудел: «тут очень мило», – и следом: «думала, только мой папа может так громко включать Дэвида Боуи, когда жарит курицу». Он улыбнулся, она пересела к нему на диван.

Сумерки совсем сгустились, прохлада с воды заставила Настю надеть худи. Курицу принесли пересоленную, ее, картошку и квас они проглотили, даже не заметив. Официантку от них остановил мужчина за соседним столиком и попросил сделать музыку потише. Мужчина, отец семейства, купил себе пиво, жене – мороженое, дочке – дольки арбуза в прозрачном пластиковом стакане.

– Не хочется, чтобы эти грели уши, – вполголоса сказал Волгушев, совсем близко придвинувшись. – Я все хотел у вас, у тебя спросить.

Девочка с арбузом смотрела прямо на них.

– Что спросить?

– Нет, надо по очереди говорить и на ухо. А если не по очереди, мы носы друг другу расшибем. Хорошо?

Настя, улыбаясь девочке и заодно как бы рассеянно оглядывающему местность мужчине с пивом, на которого строго смотрела жена, послушно прошептала на ухо Волгушеву: «Хорошо».

– Так вот я хотел спросить. У меня сложилось впечатление. М-м, как сказать. Будто бы я тебе нравлюсь. Это так? Или я заблуждаюсь?

Она повернула голову, думая, что он, как в прошлый раз, отвернулся, но он не отвернулся. Она прошептала «да», и их губы встретились.

– Смотри! – восхищенно вскрикнула с набитым ртом девочка.

И действительно, как по щелчку по всему полукругу погруженной в темноту набережной прокатилась волной цепочка огней: зажглись фонари, будто кто-то встряхнул отсиженной ногой и по телу пошли острые уколы удовольствия от обретенной чувствительности.

– Я счастлив. Я не шучу. Надеюсь, я не много себе позволяю.

– Нормально, в самый раз, – ответила Настя и поцеловала его уже сама.

Ее ладошка легла ему в пятерню и чуть пожала ту, мол, ну чего уж тут, все свои.

Они еще погуляли. Где-то в ветвях проверяла дверные звонки невидимая птица. Они остановились послушать – ни одна трель не повторялась.

– Слышишь, ему кто-то с того края парка отвечает?

– Как в твиттере переписываются, – вполголоса ответил Волгушев.

Настя подняла руку на уже совсем темное и усыпанное звездами небо.

– Как они в книгах друг другу говорят, где какая звезда? Непонятно же, в какую указываешь. Вот я сейчас на какую показываю?

Она не видела, как он пожал плечами, улыбаясь.

– И я бы тоже не поняла! А в книгах вечно такие: «Это звезда там Баунти какая-то».

– В фильмах такая звезда еще обязательно подсверкивает. Типа вот я где. Но в жизни они все одинаково светят.

– Да! Я как раз об этом!

– Но, с другой стороны, и ты ведь не проверишь, какую тебе звезду назвали. Может, и ту, какую надо назвали, просто ты не туда посмотрела.

– То есть?

– Ну ты, допустим, показываешь, – он показал, – и спрашиваешь «это какая звезда?» на одну какую-то.

– Так.

– А я думаю, что на другую. Называю ее.