В пятницу вечером - Самуил Вульфович Гордон

как же она пропустила такой важный объект, как крепость? У Тани вы бы узнали все от «а» до «я»: кто воздвиг эти башни, когда их строили, в чьих руках они побывали еще до Богдана Хмельницкого. Таня может вам даже назвать эскадроны и дивизионы, которые до революции приходили сюда на маневры, и доход, который получали от них поставщики провианта. «Двор» рабби тоже зашибал при этом копеечку. А как же! Эйн кемах, эйн тойре. Нет хлеба насущного, и вера не та. Ах этот хлеб насущный!

— Что вы этим хотите сказать?

— Что я хочу этим сказать? — переспросил он, но ничего не ответил.

— Скажите мне, — спросил я его, — когда сюда пришли гитлеровцы, в этой крепости прятались люди?

— Что? Здесь прятаться? Фашисты, пропади они пропадом, и без того закидали подвалы крепости гранатами. Так представьте себе, что бы они сделали, если бы знали, что кто-то здесь прячется. А кто, вы думаете, остался в местечках? Главным образом ведь те, кто надеялся откупиться, за деньги выкупить душу. Кто мог поверить, что люди способны бросать в огонь живых, младенцев? Меня тоже чуть не уговорили остаться. В каждом местечке был такой уговорщик, как наш ребе… Но и он уже давно на том свете, а об убитых плохо не говорят. Да и разве был он виноват? Он думал, верил, что даже в гитлеровце должно быть что-то человеческое. И заплатил за это жизнью.

Было довольно темно, когда мы вышли из крепости и направились к главной улице — я в гостиницу, а владелец двух задумчивых коз к себе домой, в немощеный переулок. Не знаю, что с ним вдруг произошло, но он словно переменился, почти не слышал меня, и, когда я спросил его о чем-то, он махнул рукой и пожал плечами.

Когда же я, как бы подводя на прощание итог нашему разговору, сказал: «Выходит, значит, местечку конец?» — он так на меня глянул сквозь сползающие с носа очки, точно уличил меня в попытке возвести на него напраслину:

— О каком местечке вы говорите? Того местечка, которое вы помните, давно уже нет. Оно исчезло вместе с чертой оседлости, когда всякий мог селиться, где хотел, — в Москве, Киеве, Горловке и во всех других городах. Потом началось переселение на земли Крыма, Херсона, Биробиджана. Потом пошли пятилетки. Что? Я разве должен вам об этом рассказывать? Одним словом, местечки уже до войны не были теми, какими они были раньше. Они превратились в деревни. Я имею в виду, например, такие, как наш Меджибож. Что касается других, побольше нашего, что возле железной дороги, как, скажем, Деражня, они со временем, полагаю, превратятся в города. Гарантии, разумеется, я вам дать не могу, но так мне думается.

Ударная единица

Даже следа не осталось от того пыльного тракта, по которому я много лет назад несколько часов тащился сюда на подводе с балагулой. Сейчас из Меджибожа в Деражню ведет широкая асфальтированная дорога, такая же, как проскуровская. И путешествие длится так недолго, что не успеваешь оглянуться. А если б оно длилось дольше? Все равно я не заметил бы времени. Едва я забрался в автобус, как мысленно перенесся на платформу с гулким медным колоколом и с надписью «Станция Деражня», на ту самую станцию, на которой шолом-алейхемовский местечковый неудачник встретил въедливого немца и привел его к себе на постой. Кто после этого, скажите, услышав название «Деражня», не улыбнется?

Нанять извозчика, который отвез бы меня в «фешенебельный готель», мне не пришлось не только потому, что здесь, как и везде, наверно, давно забыли, что такое извозчик, а Деражня городок не маленький. Мне не понадобился транспорт потому, что гостиница — двухэтажный деревянный дом — находится здесь по соседству с автобусной станцией и железнодорожным вокзалом. В гостиницу я попал в самый разгар уборки. От перевернутых коек густо несло керосином, как когда-то перед Пейсахом. Мне суждено было, как видно, что-то еще застать из прежней Деражни и вспомнить еще раз незадачливого героя из шолом-алейхемовского «Немца».

Суждено так суждено! И пока из гостиницы не выдохнется запах керосина, пройдусь немного по улице, начинающейся у вокзала и ведущей куда-то вдаль. Улица одета в зелень, и пока еще я не обнаружил примет, по которым Деражня, как утверждал меджибожский владелец коз, по логике вещей в ближайшем будущем превратится в город.

Конечно, Деражня, и это сразу видно, гораздо больше Меджибожа. Местечко, собственно говоря, состоит из двух весьма отдаленных друг от друга частей. Так, между прочим, строились когда-то многие городки и местечки. Без извозчичьей брички в таких поселках не добирались до станции. Не узнаю знакомых улиц Деражни, ни расположенных рядом со станцией, ни отдаленных от нее. Отдаленная часть местечка напоминает мне Меджибож: сильно поредевшие улицы, между одним и другим домом сады, огороды во дворах, куры, из-за сарайчиков выглядывают козы — в общем, пахнет деревней. Часть местечка, примыкающая к станции, другая: дома выглядят новыми, и многие из них действительно новые, и стоят они недалеко друг от друга.

Какая из двух частей Деражни сегодня перевешивает и какая будет перевешивать в будущем?

Чтоб узнать об этом и о многом другом, стоило зайти в райисполком. Так я и поступил. Но есть такие вопросы, которые возникают совершенно неожиданно. Вот, например, захотелось вдруг узнать, где здесь жил шолом-алейхемовский герой, который сдал приезжему немцу квартиру и прославил этим Деражню на весь мир. Но мужчина с двумя полными ведрами, которого я остановил на середине тротуара, отбил у меня желание искать знаменитый «постоялый двор». Он посмотрел на меня как кассир в банке, неохотно процедил несколько слов:

— А зачем вам это нужно?

Между нами неожиданно вырос светловолосый богатырь в темной вельветовой толстовке.

— Вот этого, — сказал он, указывая на стройного человека, — лучше встретить с пустыми ведрами, чем с полными. Спросите ради интереса, какой сегодня день? Вы думаете, он вам скажет? Боже упаси! Мы называем его «деражнинский нытик». Все у него тайна, и на все смотрит мрачно.

«Нытик» подхватил свои ведра и пошел вперед, напевая:

Налетайте, налетайте

На мои товары!

Где еще теперь такие

Славные базары?..

Богатырь провожает его с улыбкой:

— Это он кинул камушек в мой огород, хочет, так сказать, очернить меня в ваших глазах.

— Чем же?

— Ну хотя бы тем, что я здесь заведую рынком. Человек, имеющий отношение к рынку, теперь не в большом почете, недолюбливают здесь таких.