Закон бабочки - Наталья Сергеевна Володина-Саркавази

Жизнь наша…

Витька приподнялся в постели и прислушался. За стеной тихо шваркала швабра, сестра-хозяйка свистящим шёпотом отчитывала кого-то за простыню… тихий час.

Пристроившись на край тумбочки, он вытащил тетрадный лист, авторучку и задумался.

«Заведующему горторгом. Заявление.

Прошу три ящика водки…»

Простой процесс ведения ручкой по бумаге отнял последние силы. Он откинулся на подушки. Пустая, как яичная скорлупка башка, уже не болела, но обида так крепко держала у горла, что не давала дышать.

Стоило ли переться с того света?

Приподнявшись на локтях, он глянул в мутное больничное зеркало и покрыл тихим матом жуткую, в нашлёпках пластыря башку. Бледные уши, как наспех припаянные кастрюльные ручки, гляделись чужими на кое-как отскобленной, в швах и скобках, черепушке.

Башка – чёрт с ней. Заживёт. Но три ящика водки! Костюм! Галстук! Витька застонал, перечисляя потери. Он лежал, распластавшись, и не ушами даже, а всеми оголёнными нервами ощущал знакомые звуки: вот отшваркала швабра в конце коридора, вот простучала каблучками-копытцами дежурная врачиха и следом хлопнула дверь.

Теперь – никого! Только медсёстры да нянька. Выждав ещё немного, он встал, накинул тёплый байковый халат и перемахнул через подоконник своё лёгкое, бесчуственное от вливаний тело.

В приёмной горсовета было тихо.

Поток посетителей давно иссяк. Лишь настенные часы шуршали минутами да главный, в своём кабинете, бубнил по телефону. Витька вошёл не сразу. С минуту постоял у дверей, собирая мысли, которые не держались в разбитой черепушке. Пробежав глазами график, висевший на двери «Кабинет советской работы», узнал, что советская работа проводится ежедневно с девяти до двух. Без всякой цели поднял глаза на доску объявлений:

«Городской пищекомбинат оказывает населению дополнительные услуги:

1. Рытьё могил.

2. Установка памятников…

«Едрическая сила! – ругнулся Витька. – А пироги им кто стряпать будет? Могильщик с лопатой?»

С этим и переступил порог приёмной.

Хорошенькая секретарша, котороя собственноручно оформляла документы на его, Витькины, похороны, лишь ахнула и осела снежным сугробом, когда мимо прошлёпала, загребая просторными больничными портами, жутковатая фигура бывшего одноклассника. Витька отыскал нужную дверь, коротко стукнул: можно? Потом поздоровался, и, не дожидаясь приглашения, уселся у краешка сверкающего моря полированого дерева, на дальнем конце которого громоздилась внушительная фигура заведующего горторгом товарища Завражного.

Завражный писал, не поднимая головы. Наконец поднял тяжеловатый взгляд – и вздрогнул.

– Здравствуйте, товарищ…

– Алиханов буду.

– С промбазы? – наугад спросил Завражный.

Витька развалился в кресле, заложив ногу за ногу и поигрывая драным шлёпанцем – ему нравилась та жутковатая роль, которую приходилось играть в последнее время.

– С того света я.

Псих, – догадался Завражный. – Как же он прошёл, зараза?

– Ольга Александровна, – он нажал кнопку переговорного устройства, – кого вы ко мне направили?

– Не направляла я его. – последовала пауза, и, сквозь сдавленный всхлип: – Алиханов это. Покойник. От окна потянуло холодком, звякнула форточка, и пронзительный холодок огладил ледяной ладошкой вспотевший затылок Завражного.

Он помолчал. Потом спросил бодренько: – Ну и как там? На том свете? – А нормально. Весело. Птички поют. – Птички, значит. Это хорошо, что птички. А к нам-то по какому поводу? Он пробежал глазами заявление:

«Прошу три ящика водки, выданых на мои похороны, вернуть мне. Так как я не помер и хочу с друзьями отпраздновать это событие» А ведь где-то мелькала эта фамилия. Не то в сводках УВД, не то… – Постойте, постойте, – смутная догадка прояснила закоченевшие черты заведующего горторгом. – Вы, наверно, после взрыва на заводе? Попали в больницу…

– Ну да! – обрадовался Витька. – Без сознания. И без документов, главное. Три дня в реанимации. Общежитский я сам-то. Детдомовский. И в сводку попал как погибший. А эти дурики из профкома схватили в морге мужика с разбитой рожей, бича какого-то, и в моём костюме закопали. В новом! В старом не могли положить? Я в нём, может, жениться хотел. Где я теперь такой возьму? Импортный, главное, тройка. Знаете, сколько переплатил? А туфли? Рубашка? Всё там.

Он рубанул рукой, отсекая от себя безвременно ушедшие вещи. Дела…, – вздохнул Завражный. – Рассказать – не поверят. Ну, а от нас-то что хотите? Мы на ваши похороны… – он порылся в бумагах, – вот! На ваши похороны выдано три ящика водки! Завражный радостно помахал бумажкой.

– Вот, и подпись моя! Квитанция об оплате, расписка в получении. Не подкопаешься! Причём, обратите внимание, именно водка, а сейчас, прости, Господи, шампанским поминаем – нет водки, выбрали лимит до конца года. – Так я ж не помер! – Ну, знаете, это ваши проблемы – ой, простите, я не хотел вас обидеть.

– Как это мои проблемы, – обиделся всё же Витька. – Это же шестьдесят бутылок! – Вот именно что шестьдесят. А у нас каждый литр на счету. В стране дефицит, понимаете? Нет денег. Не хватает элементарных товаров. Предприятия выдают зарплату собственной продукцией. У меня гора заявлений, вот, полюбуйтесь:… прошу отоварить талоны на рис и сахар за прошедший квартал и разрешить оплатить товар велосипедными шинами из расчёта одна шина за десять килограммов сахара. С этим что прикажете делать? Впрочем, если хотите талоны дополнительные – на сахар, мыло, это можно. Завражный захлопнул папку, припечатав её тяжёлым утюгом ладони, и встал, показывая конец аудиенции. – Подождите, – не унимался Витька. – Вот если помер человек – положена ему выпивка?

– Положена. – А если – воскрес? – Нет у нас такой статьи, понимаете? Эдак, простите, все воскресать повадятся! – А на сорок дней выдаёте?

– В виде исключения. – У меня как раз сорок дней скоро! – похвастался несостоявшийся покойник. – Может, подпишите? – он моргнул в сторону заявления. – Не могу. И не просите! – Завражный снова хлопнул по папке и повысил голос на протестующий жест посетителя. – И не вздумайте снова помирать. Никто вам второй раз не подпишет. Он отвернулся к окну, забарабанил нервно пальцами, глянув на часы, повернулся решительно – и поперхнулся застрявшим в горле казённым словом. Витькина невыразимо-скорбная фигура, могильным холмиком возвышающаяся над праздничной гладью стола, поникшая голова, похожая на разбитый и кое-как склееный горшок необожжённой глины, напомнили что-то Завражному. Он сел. Вздохнул сочуственно. – А что, правда говорят, что на том свете что-то есть? Как в книжках пишут?

– Если бы как в книжках…

Нехотя подбирая слова, он рассказал, что никакого тоннеля не увидел, а только ощутил себя внутри туго закрученной спирали. Себя он видел как бы икринкой, и вокруг таких же тысячи. И всем надо наверх. Но не всех пустят. И, выдавливая себя из себя, задыхаясь и умирая на каждом витке, он ввинчивался в эту новую неизвестность, а душа в это время плакала и тосковала. И он свою душу успокаивал: ну ладно уж…