Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов

и погружался в грустные курения. Тогда мы пытались ставить бум-бум. А если и бум-бум не помогал, то хозяин бара подходил и говорил «ну, заводите публику». И мы выходили танцевать.

Мы стали наблюдать за танцами. Ночь за ночью, месяц за месяцем, делать выводы, пытаться понять язык, на котором говорят эти люди, пытаться понять, зачем они вообще танцуют. Ведь танцы — очень странное занятие. Выходишь молча и двигаешься как-то не так, как обычно.

Некоторые девушки танцевали, как строгие учительницы, водили указательными пальцами по воздуху, будто что-то объясняя, еще с такими уверенными гримасами. Некоторые просто раскачивались, порой обхватывая голову и теребя себе волосы. А те, которые крепко нажирались, порой начинали изображать эротические танцы, змей, гладко перекатывающихся по земле, бухое подобие беллиданса и стриптиза. Смотришь бывало, заходит девушка, красивая, с разумным взглядом, чинная такая, а пару часиков посидит, и вперед. И дико неловко за нее, неловко даже смотреть в ее сторону, ты знаешь, что на утро она просохнет и знакомые ей расскажут про то, что было. Но самую нелепость изображали те, кто в детстве занимался бальными танцами или балетом. Они втыкались глазами в зеркало, и с самолюбованием воспроизводили какие-то нелепости из старой памяти, не слушая музыку, не чувствуя взглядов со стороны.

В этом всем были и такие девушки, у которых можно было учиться. К примеру, опытные тусовщицы, регулярные посетители всяких рейвов, оупенов, электронных тус. Порой обдолбанные, но адекватные. У них тело как-то гармонично дергалось, в согласии с музыкой.

Мужчины танцевали редко, а когда танцевали, то скорее просто стояли на месте, кивая головой, слегка сгибая и разгибая ноги в коленях, и приподнимая руки. Самые интересные танцы мы черпали от фриков. Где-то раз в месяц в бар заходил вполне себе солидный чел, лет сорока пяти, в очках, даже вроде с бородкой. Садился в стороне, покупал напитки, втягивал их в себя, и выдавал. Когда он выходил танцевать, все остальные резко сваливали. Он визжал, прыгал, кричал, и все без агрессии, душевно — просто такой танец обезумевшей лягушки. Очень классно. Один раз пришел в бар поздно ночью. А Эдуардус, как меня увидел, обрадовался, сквозь музыку на ухо закричал «он здесь, подожди, не уходи, скоро начнется». Подождал. Началось. Да, круто.

Какие там были куски ночь за ночью! Какой-нибудь бизнесмен-строитель, хрен знает кто, зальет глаза, и чувственно за диджейскую стойку так:

— Пацан, я все понял. Ты — шаман. Пацан, я никому не скажу, но я понял, что ты тут шаманишь. Я людей повидал, шаманов тоже.

А на следующий день идет просохший по району, с женой, с детьми, солидный такой. Кивнешь ему, а он на тебя так испуганно посмотрит, продираясь в своей мутной памяти, пытаясь там что-то выловить. Видавший шаманов походу.

То, что танцы меняют реальность перед глазами, стало очевидно сразу. Стоишь бывало за диджейской стойкой, никто не танцует под твою музыку. Тогда сам выходишь танцевать, заводишь народ. И вот, кто-то еще выходит, и еще, и еще, и уже места свободного нет, все танцуют. Твои танцы изменили большой кусок реальности перед глазами.

У меня случился конфликт с местной шпаной. Это были такие отсидевшие бухарики, ничего серьезного. У них была бухарская хата с молодыми женщинами, которые смотрелись старыми из-за глубокого алкогольного опыта. Ходили они группками. Сколько помню, отношения у нас были хорошими, но то было время, когда конфликты являлись естественной частью общения. Мы забили стрелку в одном баре. И я начал строить планы, как соберу людей, как мы придем, человек семь, сядем, обозначим все по чувствам, разберемся. Пришлось делать удивительное. Обзванивать друзей.

— Слушай, что ты вечером делаешь? Свободен? Отлично! Тут стрелка наметилась с одними типами, просто постоять для вида… А? А, занят… Ну ладно, счастливо.

Да, ответы были замечательными, типа

— Знаешь, старик, сегодня не могу, вот в любой день, но сегодня никак. Давай, привет всем передавай.

И так отпали все. Остался только Эдуардус. А мы с ним в то время играли в агентов. Надевали длинные плащи, шляпы, ходили по району и смотрели на знаки. Типа, коллега, вы видели этот знак в далеком небе, как самолет пронзил луну и солнце?

Стемнело. Мы сидели с Эдуардусом у него дома в плащах и слушали музыку.

— Надо музыку с собой взять.

Мы взяли его огромный магнитофон, пошли в вечер. Такая чуткая темнота на улице и двое в длинных плащах с играющим магнитофоном… идут сражаться! Агенты нового символизма, явные придурки.

— Что делать-то? Ну, придем. Что скажем?

— Придется драться. Заходим и молча бьем их.

— Их много может оказаться. Они же отсидевшие, им человека прирезать ничего не стоит.

— Да… труба. Надо идти, там видно будет.

Это была наша инициация в символизм. Вещи раскрыли себя в необычной полноте: шуршания, собачье пение, небесные слезы, мысли живого и неживого. На небе начались звезды. Мы остановились и стали танцевать под доносившуюся

музыку. В плащах хочется двигаться точно, строго, смешно.

— А-а-а-а-а… звезды с нами танцуют, посмотри. Точно! Когда зайдем в этот бар, сначала станцуем там. Дальше будет видно.

Мы подходили к бару. Голова переживала о неправильном. Я посмотрел на Эдуардуса. Он старался не показывать страх, но его тело все внутренние дела показывало за него.

— Заходим.

Ха-ха! Бар оказался совершенно пустым. Только барменша сама с собой суетилась вдалеке. Никто на эту стрелку кроме нас, полных ту-ту-ту, не пришел. Мы потанцевали в пустом зале, подождали еще двадцать минут, и пошли оттуда счастливыми, назвав себя перед теми местами и звездами, победителями разборок. Так мы укрепились в символизме. Поняли очередной раз, что танцы работают.

Что я четко почерпнул из уроков Душмана и Эдуардуса, так это то, что оригинальная работа над телом влияет на мышление. Душман убеждал, что надо искать нестандартную силу в теле, добывать ее с помощью необычных упражнений, а Эдуардус просто показывал танцы, которых никто больше не танцевал.

14. Бенгальский квартал.

— Ты помнишь все шестьдесят семь мудр?

— Нет. Читал Хастабхинаю, а еще планировал с хинди одну книжку о мудрах перевести. Но снег закружился и все отменилось. Да, я тоже однажды понял, что развивал пальцы не для карт, а для мудр, для танца. Подожди, мне надо заехать в бенгальский квартал, тот самый, что рядом с Кали Мандиром. Там какой-то чел обитает.

В некоторых храмах в каждой из девяти ночей женское мурти открывается с