Самшитовый лес - Михаил Леонидович Анчаров

— И кроме того, насколько мне известно, идея изобретения пришла ему в голову, когда он изучал велосипедный насос… Из-за этого случая ваша школа на хорошем счету даже в гороно… Ваш опыт изучают.

— А вы знаете, что мне сказала библиотекарь в Доме пионеров? — успокаиваясь, сказала завуч. — Когда он заполнял анкету, то в графе соцпроисхождения он написал «обыватель»… Ну, Сапожников… Правда, это давно было.

— Ну вот видите? — сказал представитель районо. — Когда будет вечер отдыха, позовите меня.

— А вам как классному руководителю я заявляю официально, — сказала завуч, — в присутствии представителя районо — велосипедный насос приносить в школу запрещаю. Это вопрос принципа… Ну, Сапожников!..

Это еще было до всеобщего признания теории относительности, которая внесла поправки в небесную механику, и фамилия Ньютона была как фамилия Аристотеля в прошлые века, и любое сомнение считалось грехом. Теперь это происходит с фамилией автора теории относительности, имя коего называть всуе также считается грехом.

Сапожников убрал в парту велосипедный насос и стал формулировать задачу насчет идеального дома.

— Итак, к чему мы пришли? Из чего состоит дом? Давайте подведем итоги, — сказал учитель.

— Из мебели, — сказал Сапожников.

Никонова заржала. Она тоже так думала, но побоялась сказать.

— Сапожников! — сказал учитель и помолчал. — Итак, подведем итоги. Дом — это некий объем, стены которого образуют искусственно созданную среду, делающую человека независимым от влияния внешних изменений… То есть дом — это как одежда, это, если хотите, инструмент для поддержания постоянной температуры, необходимой человеку… Нас сейчас интересует именно этот вопрос — температура среды, теплопроводность изоляции, то есть стен дома, и теплообмен между внутренней и внешней средой… Почему греет одежда?

— Она не греет, — сказал Сапожников.

Никонова заржала. Она знала, что, когда она смеется, все на нее оглядываются. На нее оглянулись.

— Сапожников прав, — сказал учитель.

Теперь засмеялись все.

— Ну? Долго будем смеяться? Сапожников, еще раз вытащишь насос — выйдешь из класса. Итак, одежда не греет, а является изоляцией внутренней среды от внешней. Прекрасной изоляцией является воздух. Поэтому в окнах делают двойные рамы. Если бы можно было сделать одежду из воздуха…

— То все были бы голые, — задумчиво сказала Никонова.

Мама сказала:

— Хочешь Калязин последний раз повидать?

— Почему последний? — удивился Сапожников.

— Ходят слухи, что на месте Калязина сделают море.

— А куда же Калязин денется?

— Он уйдет под воду… Ну, может быть, не весь, частично… Но левая сторона, где мы жили, уйдет под воду.

— И наш дом?

— Не знаю… Может быть, перевезут куда-нибудь… Бабушка переезжать не хочет. Нюра уехала, мы уехали, дядя в школе весь день. Как бабушка с печкой управляется?.. Как все это будет — не представляю. Надо отцу написать, чтобы приехал. Он сейчас где-то в Калинине выступает. Мне в школе обещали, что тебя в зимний лагерь возьмут на две недели на январские каникулы, а лагерь будет как раз в монастыре… Помнишь, там был дом отдыха электрокомбината?

— Наша школа ему подшефная.

— Да, я знаю… Я как-то забыла об этом. Какое совпадение, — сказала мама, — представляешь? Кто мог подумать, что все так переплетается?

— Ведь Дунаев в трансформаторном работает, — сказал Сапожников.

— Ах да… Действительно… Хорошо, что мы все вовремя приехали в Москву… Теперь с пропиской все трудней и трудней. Если бы не Карлуша, старый папин друг, мы бы никогда в Москве не устроились… Как все переплелось. Прямо поразительно.

— А Нюру опять у Дунаева увели, — сказал Сапожников. — По-моему, она обыкновенная…

— Замолчи! — прервала его мама, не дав сказать последнее непоправимое слово. — Молчи. Ты ничего в жизни еще не понимаешь…

— Потому что частицы воздуха, — сказал учитель, — отстоят далеко друг от друга и им, чтобы встретиться и столкнуться друг с другом, нужно больше времени… Вот почему воздух — прекрасная изоляция… В чем дело, Сапожников?

— А если воздух выкачать? — спросил Сапожников.

— Откуда?

— Ну, если между окон выкачать воздух, то что останется?

— Осколки, — сказал учитель. — Давление атмосферы вдавит с двух сторон стекла. Природа не терпит пустоты, запомните…

— Значит, пустота ни на что не годится?

— То есть? — настороженно спросил учитель.

— Если в пустоте частиц нет, значит, они не сталкиваются?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Изоляция, — сказал Сапожников. — Теплоту не проводит.

— А-а… — успокоился учитель. — Это термос… Так делают термосы. Колба с двойными стенками, между которыми вакуум, пустота.

— Ну да, стенки двойные, а внутри пустота. Можно стенки в доме сделать такие… Воздух выкачивать… Отопления не нужно… Печку топить не нужно будет, — сказал Сапожников.

Он хотел добавить, что бабушке уже трудно печку топить, но не добавил. Он теперь уже был немножко умный. И ему от этого было скучно. Потому что ему много раз объясняли, что умный — это тот, кто неоткрытый, а открытые только простофили. Что-то тут не совпадало с правдой, но что именно, Сапожникову еще понять было не дано. Для этого ему нужно было узнать женщину и понять, что для большинства из них главное — не оказаться простофилей. И Сапожников тогда не знал еще, что обречен всю жизнь искать подругу-простофилю, чтобы и самому быть с ней простофилей. И он иногда сталкивался с такими, но потом с ужасом видел, как быстро они умнеют. И это приводило их к мелким тактическим выигрышам и имитации и к огромному стратегическому проигрышу всей жизни и к несчастью. А разве это правильно?

— Термосы все равно остывают, — сказала Никонова. — Вечером нальешь кипяток, а утром уже пить можно.

Учитель смотрел на Сапожникова не мигая. Сапожников испугался.

— Я убрал насос, убрал, честное слово, — сказал он.

Поезд остановился, и школьники начали выгружаться. Сапожников, как всегда, последний — пока слез с третьей полки, которая для вещей, пока снова наверх полез за чемоданом, пока в ночное окно смотрел, пока снова спустился, в вагоне уже никого не осталось.

— Мальчик, побыстрей, — сказала проводница.

Сапожников вылез на ночной перрон, и никто его не спросил, куда он девался. А он все равно втайне на это надеялся.

Потом поезд ушел и открыл ночное поле, где стояли лошади и много саней, в которые стали грузиться школьники — вещи отдельно, школьники отдельно. Сено в ногах, звезды наверху в небе, скрип полозьев, сопение одноклассников, ветер, ветер — это они едут. А дорога все назад бежит, назад, а впереди Калязин, который тоже давно позади, все времена перепутались, ничего теперь не понять, как время течет, то быстро, то медленно, как будто у него то узкие берега со стремниною, то широкие берега с разливами, старицами и времяворотами, где кружатся щепки, все сближаясь друг