Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

всунутых в мужицкие смазные сапоги. Облик его в этом виде нисколько не отличался от наружности первого попавшегося фабричного, но подполковнику Блинову стоило только взглянуть на него, чтоб утвердиться в предположении, что это «само собой не рабочий, а некто, по всей вероятности, очень интересный…

– Запри за собой двери! – крикнул он, глядя чрез голову вошедшего сотскому, не успевшему еще уйти из передней.

Руки в армяке поспешно выставились оттуда, потянули к себе половинки и защелкнули их.

Блинов привстал и поспешным движением руки пригласил арестанта подойти к столу. Он глядел на него во все глаза с явно сочувственным, чуть не почтительным любопытством.

– Вы не обедали? – спросил он, поощрительно улыбаясь, и, не ожидая ответа, – так не угодно ли… без церемонии, вот место!

Овцын, безо всякой уже действительно церемонии, захватил стул по пути, подтащил его к столу, опустился на него и, подняв со скатерти глубокую тарелку, потянулся с нею без слов к хозяину за окрошкой.

Тот, все с такою же поспешностью в движениях, налил ему суповою ложкой доверху ее.

Иринарх завладел большою горбушкой домашнего ситника и, жадно откусив от него, принялся хлебать из тарелки.

Хозяин и исправник, молча, с жалостливым выражением на лицах, глядели на арестанта, как бы не решаясь сами приняться за другое блюдо, пока он не кончит.

– Это теперь следует, а? – произнес тот, отставляя опорожненную тарелку и тыкая пальцем на блюдо битков, стоявшее на противоположной стороне стола.

Блинов пододвинул его к нему.

– А вы, Семен Петрович? – спросил он.

Факирский улыбнулся своею мягкою улыбкой:

– После, после!.. Дайте вот этому молодому человеку утолить свой голод… я успею.

– Да-с, это вы правильно сказали, – хихикнул Иринарх, наваливая себе на блюдо, – голод у меня волчий: отца родного сожрал бы, кажется, в эту минуту, не говоря дурного слова… С завтрака, ранним утром, как вышли стакан чаю да яйца три вкрутую съел, ни маковой росинки во рту не было до сих пор…

– Вы у господина Троженкова в Быкове завтракали? – спросил нежданно исправник.

Овцын кивнул машинально головой – но вдруг, опомнившись, обернулся на него злым и нахальным взглядом:

– С чего ж вы это взяли?

Факирский слегка прижмурился:

– Имею основание полагать.

– А я как же ваш вопрос понимать должен? – хихикнул опять Иринарх, жуя во весь рот рубленое мясо битков. – Для плезиру что ль своего спрашиваете или формальный мне допросный пункт ставите?

Подполковник Блинов почел своим долгом хозяина предупредить дальнейший «неприятный разговор»:

– Позвольте вас уверить, что в настояшую минуту, у меня за столом, ничего формального быть не может, и я настолько знаю Семена Петровича, что он никогда не решится злоупотребить своим положением относительно вас… Вы, впрочем, сами это заметить, кажется, можете, – прибавил он с видом достоинства.

Арестант повел на них обоих снисходительными глазами:

– Что ж, – уронил он, – не знаю, что дальше, а пока вы кажетесь мне довольно порядочными людьми.

Факирский дернул бессознательно плечом и глянул исподлобья на Блинова, как бы говоря: «Ведь эта аппробация и не к месту, пожалуй!..»

Блинов весело и самодовольно засмеялся:

– А ведь это так, Семен Петрович? Ведь мы с вами действительно «порядочные люди»… Я лишь сегодня имел случай с вами познакомиться, но я достаточно опытен, чтобы распознать сразу тот уровень развития, на котором стоит та или другая натура… И я, конечно, не ошибусь, сказав, что вы человек новых убеждений и умеете ценить их в других, – подчеркнул он.

Факирский склонил голову, покраснел слегка и как бы про себя:

– Новых? – повторил он. – Не знаю, как сказать… Убеждения свои я вынес еще с университетской скамьи.

– Студент бывший? – коротко промолвил Иринарх, продолжая жевать и не глядя на него. – Это хорошо!

– И вы тоже? – обратился к арестанту тоном добродушного лукавства Блинов.

– Что «тоже»?

– Студент.

– Много знать будете – скоро состареетесь, – отрезал тот.

Он вдруг откинулся в спинку своего стула, взглянул в упор в глаза хозяину и засмеялся:

– А любопытно было бы знать вам, признайтесь, кто индивидуй сей, которого вы, как «либерал» что ли или просто от скуки, пригласили сотрапезовать с вами теперь, любопытно, а?

– Я у вас тайн ваших не допытываю, – с невольною досадой и вспыхнув весь, проговорил ученый офицер.

Овцын, не переменяя тарелки, наложил на нее с близстоявшего блюда большой кусок индюшки и продолжал насмешливо:

– А я бы открыл вам, право, открыл… Да нельзя… А вы вот самого его, посредника, спросите, – нежданно добавил он.

– Посредника? Бориса Васильевича Троекурова то есь? – спросил Блинов, переглянувшись с исправником. – Он знает, кто вы?

– Знает, и вам известно, что он это знает, – подчеркнул Овцын, перехвативший этот взгляд, – только вам от этого не легче: он не скажет.

– Почему вы так положительно утверждаете?

– А потому что!.. Попробуйте его спросить. Увидите!

– Как же это следует объяснить, можно вас спросить? – озадаченно проговорил Блинов, чрезвычайно заинтересованный.

– Как? А так, что уж чересчур презрения в нем много.

– К кому?

– Да ко всем, – злобно прошипел Иринарх, – к нему вот (он кивнул на исправника), потому что он полиция; к вам, потому что вы из-за лишних ста рублей готовы с мужиком до смерти тягаться; к мужику – за то, что он плебей и сермяга; ко мне…

– К вам же за что, к вам? – с язвительною усмешкой подгонял его Блинов, серьезно уколотый тем, что сказано было Овцыным о мотивах презрения Троекурова к нему, Блинову.

– Ко мне-с… потому что я на него, магната и сердцееда, не со шпагой или пистолетом, а с палкой вышел… Потому, – судорожно кривя губы, добавил Овцын, – что большой барин этот разоблачений моих боится и воображает подкупить меня великодушием… или доконать этим своим презрением.

Слушатели его невольно переглянулись еще раз. Какое-то болезненное ощущение сказалось на лице Факирского: он понял, что речь шла теперь о какой-то «семейной драме», и что, «какова бы она ни была», и кто бы ни был сам этот «молодой человек», он поступает «неблагородно», намекая на нее при людях посторонних.

– Из ваших слов, – холодным тоном сказал он под этим впечатлением, – следует, кажется, заключить, что мотив, побудивший вас нанести увечье посреднику Троекурову, есть просто чувство личной мести?..

Иринарх быстро вскинул на него глаза:

– Ну-с, это бабушка надвое сказала… Во-первых-с, я был на это вызван, коли уж дело идет о «чувствах», хотя бы уже просто чувством самозащиты. Прет на тебя прямо человек с очевидным намерением насилия, тут уж инстинкт самый…

Он не договорил и покраснел, мгновенно вспомнив встречу свою утром с Троекуровым, где «инстинкт» его сказался в том, что