ПРОСНИСЬ! у(дис)топия - Борис Акунин

и всем там очень понравится. Это кстати правда. Там невероятно красиво, бодрящий воздух, вода в реках с пузырьками, как шампанское, три разноцветных солнца и облегченная гравитация — люди смогут летать. Не совсем летать, но если подпрыгнешь, можно махнуть метров на тридцать. В принципе нам, членам Совета, можно слетать на Парадиз в порядке ознакомления. Но почти все отказались. Я тоже.

— Почему?!

Алик неопределенно взмахнул зубной щеткой.

— Понимаешь… Ну окей, увижу я, как там классно. Кисельная река, молочные берега… Спою песню «And so I face the final curtain». Моего ресурса эмоций до 2242 года ведь не хватит. И вернусь я на старую жилплощадь, доживать. Всё здесь станет мне не в радость. На фига оно надо?

— Но никто же не заставляет нас помирать! Зная, что впереди такие потрясающие перемены, мы с тобой не захотим уходить из жизни!

— Если бы, — вздохнул Алик. — Это будет все равно как ветхому старцу жениться на юной красавице. Она свежая, полная жизни, а ты уже весь истрепался, никаких чувств не осталось, клюешь носом и зеваешь. Эмоциональный ресурс, детка, не восстанавливается. Нет уж, давай с тобой поживем здесь сколько живется. Пожелаем человечеству счастливого новоселья, помашем ручкой, да и баиньки, на покой.

Елена глядела в зеркало на свой нахмуренный лоб.

Три разноцветных солнца? Реки как шампанское? Можно летать? И всё это будет без нас?

— Ну вот что, — сказала она таким тоном, что Алик обернулся. Знал: когда жена говорит «ну вот что» с металлическим рокотом в голосе, надо слушать и помалкивать.

— Мы поступим так. На «острове»-теплоходе обязательно сплаваем. Как всё теперь стало на Земле — посмотрим. Покажешь мне, какие тут красоты и аттракционы. Но дом покупать и обустраиваться мы не будем. И проектов затевать я тоже не стану. Годик-другой поживем, а потом снова заморозимся. Вдвоем. Нет, втроем — с Чубаккой. И пусть нас размораживают уже там, в Парадизе. Побережем свой эмоциональный ресурс для третьей жизни. Вопросы есть?

— Вопросов нет, — пролепетал муж. — Как скажешь, любимая.

Где мы с тобой, там и парадиз, подумала Елена. И дольше века длится день, и не кончается объятье. Продолжение следует.

CAUCHEMAR

3. RÉVEILLE-TOI!

— Réveille-toi! Oh mon Dieu, oh mon Dieu, qu'elle se réveille!!3 — бормотал всхлипывающий голос, ласковые пальцы касались лба, и на него упало горячее, влажное.

Я лежу в постели не с Аликом, а с другим мужчиной, подумала Елена и в ужасе открыла глаза.

Обычно, когда просыпаешься, в первые мгновения мозг еще замороченный сном, полупробудившийся, однако в этот раз пробуждение было моментальным. Только что где-то витала, и сразу всё отчетливо сознаешь, видишь, слышишь. Но при этом ни черта не понимаешь.

Почему снова больничная палата? И почему так близко лицо Жан-Люка? Он не лежит, он сидит, склонившись. Глаза мокрые и моргают — никогда раньше она не видела доктора Фарбенштейна плачущим, такое невозможно было даже представить. Главврач клиники — ходячая машина, персонал прозвал его «Франкенштейн». Нет, на самом деле Жан-Люк — золотое сердце под стальной оболочкой, вроде доктора Хауса, без него в эти кошмарные дни она просто свихнулась бы. Вначале он деловито и хладнокровно, без лишних сантиментов, но как-то очень правильно организовал криорезервацию Алика, а потом стал настоящим другом — из тех, на кого можно рассчитывать. Письмо с инструкциями касательно собственной криорезервации Елена адресовала Фарбенштейну. Знала: не подведет.

И вот Жан-Люк низко наклоняется над нею, держит за запястье, а пальцами другой руки зачем-то гладит лоб.

Взгляд просиял.

— Очнулась! Господи, очнулась!

— Что я здесь делаю? Где Олег? — спросила Елена («Аликом» она называла мужа только с глазу на глаз. Или про себя). — Жако, почему ты плачешь? Что вообще происходит?

Она хотела приподняться, но тело было странно одеревеневшее, не слушалось.

— Ты в палате, потому что я вывел тебя из криохранения. А плачу я, потому что боялся — вдруг ХШТ не сработает. Господи, как же я трясся!

— Что не сработает? Почему я такая квелая? И где мой муж?

На два первых вопроса Жан-Люк ответил. На третий — нет.

— ХШТ — это химошоковая терапия. Экспериментальное, нелицензированное средство восстановления мозговой деятельности. Я не имел права, это огромный, ужасный риск. Никогда в жизни не молился, я и в бога-то не верю. А тут все десять минут только и делал, что умолял Господа… — Голос сорвался. — Ты слабая, потому что после пятилетней неподвижности мышечный тонус очень ослаблен. Но это пустяки. Главное, что ты жива. И очнулась.

— Стоп, — тряхнула головой Елена. — Я ведь один раз уже проснулась. Мы с Аликом разговаривали про планету с тремя разноцветными солнцами.

— Да? — удивился Жан-Люк. — В криосостоянии бывают сны? Значит, какая-то цереброактивность сохраняется? Интересно.

Он взглянул на часы и вдруг заторопился. Смахнул невысохшие слезы, заговорил быстро, интенсивно:

— Мозг, простимулированный ХШТ, сразу же начинает работать с полной отдачей, он в состоянии обрабатывать самую сложную информацию и принимать решения. Поэтому слушай внимательно. Времени мало, только час, и три минуты уже прошли. Ни на что отвлекаться не будем.

— Где Алик?! Что с ним?!

— Молчи и слушай. — Он прикрыл ей губы ладонью. — Я разморозил тебя и невероятно, чудовищно рискнул, сделав химошоковый укол, потому что у меня не было выбора. Но у тебя выбор есть, и ты должна сделать его не позднее, чем… — Он опять посмотрел на часы. — … через 56 минут. Действие первой инъекции — ровно шестьдесят минут. Потом надо делать вторую, или мозг снова отключится, и придется тебя опять помещать в дьюар. Я уберу руку, если ты пообещаешь не перебивать и не задавать вопросов.

Елена кивнула. Неужели мне всё приснилось, думала она. Ну конечно приснилось. Какие «плавучие острова», какие три солнца!

— Вероятность того, что после первой инъекции пациент не впадет в летальную кому, 50 %. Я пошел на этот ужасный риск только потому, что 50 % больше, чем ноль. Если бы я в нарушение всех правил и законов не ввел тебе «церебролазерин», они бы так или иначе тебя убили.

«Кто?!» — хотела спросить Елена, но вспомнила про обещание.

— Стоп, — остановил сам себя Жан-Люк. Он ужасно волновался. — По порядку. От общего к частному. Первое. За пять лет всё в мире очень изменилось. Нет времени подробно рассказывать. Существенно то, что твоя бывшая родина, Россия, сегодня диктует свою волю всей Европе. Твой