Самшитовый лес - Михаил Леонидович Анчаров

— Что с тобой? — спросила мама.

Сапожников запел громко:

— Нынче в море качка высока-а! Тру-бы! Ма-ач-ты!.. Но моряк не плачет никогда!

— A-а… — сказала мама. — Значит, ты ходил смотреть?

— Тру-убы… ма-ачты…

— Подкинули… — сказала мама.

— Это я слышал.

— Бывает…

— И это я слышал…

— Я больше не буду учиться петь, — сказала мама.

— И еще слышал, что она сука…

— Отец пишет, что приедет, — сказала мама.

— Он и раньше приезжал.

— Нет, он хочет еще раз попытаться с нами жить.

— Ты пой. Только по-старому, — сказал Сапожников.

— Смешной ты… Неужели ты мог подумать, что я тебя подкину?

— А если ты умрешь раньше меня?

— А если ты раньше меня? Что тогда?

— Не знаю, — сказал Сапожников.

— Ничего не изменится. Человек умирает, только когда его забывают.

— Он лежит там на самом деле мертвый, хоть помни его, хоть нет…

— Нет, — сказала мама. — Ты ничего не понял. Его живого забыли. Вот почему он умер.

Глава 14

Ожидание

Самолет взревел и затих. Люди зашевелились и стали подниматься, разминаться и потянулись к выходу сонные, помятые.

Сапожников вышел последним.

Внизу его поджидали Виктор и Генка Фролов.

Рассвет был бледно-синий и морозный. Снега не было. Пассажиры тянулись к аэровокзалу, одноэтажному зданию из белого кирпича.

— Торопиться не будем, — сказал Фролов. — Столовая еще закрыта, и все равно сначала будут кормить команду. Предлагаю выскочить в город, в магазин. Тут близко четвертый гастроном.

Земля была твердая, как керамика.

— Четвертый закрыт, — сказал им на улице сонный дядька в кепке. — Придется вам в первый бежать.

Рассвет стал розовым.

— Далеко это? — спросили они.

— Нет, близко. Минут семь. За угол, пройти новостройку, ну а там увидите.

Дядька потер уши и ушел.

— Рискованно, — сказал Виктор.

— Вы как хотите, а я хочу бутылку достать, — сказал Сапожников.

— Ну, побежали, — сказал Фролов.

— Побежали.

И тут начался кошмар.

Они бежали по узким дощечкам мимо строящихся домов, и тут навстречу им люди двинулись на работу, и разойтись нельзя, начались объятия на жердочках. А люди все шли и шли, нескончаемая цепочка людей, и с каждым надо было обняться, чтобы сделать шаг вперед, и обратно повернуть нельзя, ну точь-в-точь как в жизни. Наконец они вырвались на улицу и побежали мимо обыкновенных новых четырехэтажных домов. Они бежали, прогоняли холодный воздух через легкие, сонная кислятина полета испарилась из мозгов, и на душе было просторно и ветрено. И Сапожникову теперь было все равно, опоздают они на самолет или нет.

Он знал это состояние безвольной решимости, когда не надо никуда стремиться и хорошо там, где стоишь, бежишь — живешь, в общем. Многие боятся толпы, барахтаются, а Сапожников любил, когда толчея, когда толпа тебя несет, куда — сам не знаешь. Не надо только барахтаться.

Булыжная мостовая, деревянные высокие тротуары, модерновый магазин, а за окнами вид на замерзшие огороды.

Схватили бутылку — глядь, а она московская. Побежали обратно, и у новостроек все сначала — стали пробираться с объятиями.

— Куда?.. Куда?..

— Граждане, на самолет опаздываем, — резво отвечал Сапожников, и ему пришло в голову, что бутылка, за которой они бегали, — это предлог для объятий. Впрочем, это с ним бывало довольно часто, и не с ним одним.

Хмурые попутчики галопировали рядом. Всем троим пот заливал глаза. Они мчались, как говорится, теряя тапочки, и самолеты гудели в сплошной облачности. Но это были не их самолеты. Самолеты Сапожникова давно уже улетели, а у Генки и Виктора не прилетали еще.

На аэродроме даже столовую еще не открыли.

Ну, открыли столовую. Люди стали в очередь, получили талончики в кассе. А тут объявили посадку, все побросали талончики, ринулись к самолету, посидели минут двадцать. Посадку отменили.

— Хочешь быстро — летай на самолете, — сказал Фролов. — Хочешь вовремя — поезжай в поезде.

Они пошли к столовой.

И Сапожников опять увидел очередь в кассу. Он удивился, и ему объяснили, что те талончики, которые побросали, пропали и надо выбивать новые.

Тогда Сапожников разыскал начальницу в фуражке и сказал ей, чтобы немедленно возвратили людям деньги.

— А вы кто такой? — спросила начальница.

— Неважно. Требую, и все, — сказал Сапожников.

Та улыбнулась эдак с толком и сказала:

— А что вы можете сделать? Жаловаться? Жалуйтесь. Трасса северная? Условия особые. Полетайте-ка, поработайте.

— Что я могу сделать? — спросил Сапожников. — А вот я пойду в клуб, и сорву фотографии с доски почета, и отвезу в ГВФ.

У начальницы вытянулось лицо.

— Да что вы! С доски почета за талончики?

— Не за талончики, а за нахальство.

— Это же политически неверно, — сказала начальница обалдело. — Вы знаете, какой эффект?

— Я и хочу эффекта, — сказал Сапожников и пошел прочь.

— Гражданин… постойте… — сказала начальница ему вслед.

— Накормите людей и верните деньги.

— Так бы и сказали! — крикнула начальница и отошла в сторону размахивать руками перед хмурой женщиной в наколке и в переднике поверх пальто.

После этого Сапожников с приятелями поели и закусили компотиком, а водку пить почему-то не стали и вышли на воздух, и тут они увидели начальницу, которая стояла на крыльце и глядела в сторону.

— Вы Сапожников, — спросила она, обращаясь к Сапожникову утвердительно. — Вам телеграмма-молния.

И Сапожников прочел: «Беспокоюсь здоровье, настроение. Коллектив нетерпением ждет приезда. Блинов».

— Бред, — сказал Сапожников. — Почему коллектив беспокоится здоровье, настроение? Бред какой-то.

— Шикует Блинов, — сказал Генка.

— Аэродромы задыхаются, — сказала начальница в фуражке, обращаясь неизвестно к кому. — Раньше принимали четыре самолета, теперь по сто… Раньше десятиместные самолеты местного сообщения раз в неделю. А теперь ежедневно четыре самолета по тридцать и сто двадцать человек… Все захлебываются, и столовые тоже, а стулья гнутые, модерновые… И во всем Рэнэфе так… Не хватает красивых стюардесс. Завод выпускает самолет, а сменных летчиков не хватает, бензовозов, грязь — не хватает дорог…

Все так толково объяснила, и все только из-за проклятых талончиков и доски почета.

— Жуткая картина, — сказал Сапожников задумчиво. — По-моему, вас пора снимать с работы.

И они сошли с крыльца.

— А вообще надо летать днем, — сказал Генка.

— Любишь виды? Это для девиц, — рассмеялся Виктор.

— Нет, — объяснил Генка. — Днем кормят, а ночью Минводы. Раньше в Ту-104 отбивные давали, а теперь легкая закуска. В гробу я видел этот чай с лимоном… Видишь, самолет загружают? Два ящика загружают. А ночной рейс — один ящик, только к чаю.

Удивился Сапожников такому знанию жизни, и они обошли весь вокзал в поисках, где бы отдохнуть, потому что Сапожникову было приятно, что он человек нужный и его ждут ради