Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Деревенский полициант показался в дверях.

– Отведи арестанта на место! – не глядя на него и покусывая себе губы до боли, сказал исправник. – И запри его накрепко! – каким-то сдавленным голосом добавил он чрез миг.

– Там засов здоровый, не уйдет! – игриво промолвил Блинов. – А ты спроси себе сена, да и уложись наружи у дверей, для предосторожности.

– Знамо, ваше благородие, не убег чтоб!.. – зевнул, отвечая, сотский, давно уже умиравший от сна.

– Итак, честь имею кланяться, – молвил Иринарх, протягивая руку хозяину, и тут же, с тою же пренебрежительною усмешкою, опустил ее, заметив смущение на лице того и быстрый взгляд, кинутый им в объяснение по адресу «мужика».

И он вышел со своим приставником.

Оставшись вдвоем с гостем, хозяин обратился было к нему с каким-то шутливым замечанием, но исправник, не отвечая на него, объяснил, что чувствует себя очень усталым и просит указать комнату, назначенную ему для ночлега. Блинов с шандалом в руке провел его туда. Они молча пожали руки друг другу и простились… Но Факирский очень долго не ложился на постланную ему на узком старом диване постель, и кружил по большой, мрачной, с каким-то кислым запахом сырости и полыни комнате, освещенной догоравшею свечей. Он чувствовал себя «скверно», и губы его как бы механически повторяли опять: «Да, он, я, все… вот в чем и откуда „сила“ их!..»

XIII

Angst und Kummer, Reu’und Schmerz

Quälen dieses arme Herz1.

Göthe. Erwin und Elmire.

Княжна Кира сидела у себя в павильоне и, опершись бледным лбом на руку, внимательно читала над письменным столом своим книгу, полученную ею в дар от католического прелата, женевского ее знакомца: Le Christ devant le siècle[85]2 когда, с расстроенным лицом и запыхавшись от поспешной ходьбы, вошла к ней Анфиса.

– Ваше сиятельство, – начала она прерывающимся голосом, выражение которого заставило княжну быстро и тревожно обернуть к ней голову, – не потрудитесь ли вы… Не знаю, как доложить Александре Павловне… чтоб не испугать их очень. Борис Васильич…

– С ним… несчастие? – прервала ее, вся замертвев, княжна, вскидываясь с места и тут же упираясь обеими руками об стол: у нее подкашивались ноги.

– Даст Бог, ничего-с, – поспешила успокоительно проговорить синеглазая женщина, – a только нога у них перешиблена…

– Сломал?.. С лошади?..

– Нет-с… в лугах там бунтовать что ли народ вздумал; так Борис Васильич усмирять их начали, а… переодетый тут, говорят, какой-то (Анфиса запнулась), – дубиной в них шваркнул…

Кира так и впилась в нее глазами.

Анфиса поняла и махнула рукой негодующим движением…

– Где же он… Борис Васильевич?..

– Приехал сейчас: приказали черным двором к собственному их крыльцу проехать, чтоб Александра Павловна невзначай навстречу им не вышли…

Но Кира уже не слушала: она неслась бегом чрез сад на половину Троекурова.

Его только что вынесли из коляски и усадили с протянутою в лубок ногой на широком диване в кабинете. Камердинер его бережно и торопливо укладывал ему за спину подушки.

– Можно войти? – послышался голос за дверью.

– Можно. Кто там? – спросил он, не узнавая ее в первую минуту.

Глаза его блеснули, увидав Киру, встретившись с ее глазами, и тут же поникли. Ему стало вдруг неловко, досадно на себя… на нее за эту тревогу, которую он прочел в них…

Она это отгадала в свою очередь с первого взгляда, осилила восклицание, вырывавшееся у нее из груди:

– Саша еще ничего не знает, – проговорила она как могла спокойнее, – я хотела видеть вас прежде, чем сказать ей… Как вы себя чувствуете? Надо за доктором скорее в город послать…

– Это бесполезно, княжна, – поспешно сказал он, – меня вправили совершенно удовлетворительно, ничего более не нужно… Спасибо вам…

Ей вдруг страшно захотелось заплакать. Но она еще раз осилила себя.

– C’est affreux3! – пролепетала она по-французски, чтобы не быть понятою находившимся тут слугой.

– Ступай, спроси мне чаю, – отослал его Троекуров, отвечая на ее слова: – Ce n’est que radicule4! – возразил он, морщась. – Очень прошу вас, княжна, предварите супругу мою, что трагического тут нет ничего.

– Скажите, ведь это он! – молвила Кира зазвеневшим как натянутая струна голосом.

– Кто? – спросил он, будто не понимая.

– Иринарх, вы знаете…

– Почему вы думаете?

– Я знаю… чувствую. Он мог вас убить, и это из-за меня!..

И вдруг неудержимо-безумно она пала на колени пред ним, схватила его руку и прижалась к ней лицом и устами…

– Кира!..

Слова замирали в его горле. Рука охватила ее голову, притягивая ее к себе…

Она вдруг вскочила, отбежала, бледная как смерть…

С порога раскрывшейся внезапно двери донесся до нее женский голос, женский крик.

Александра Павловна, зашедшая случайно в гостиную за оставленным ею там каким-то рукодельем, встретилась с камердинером мужа и узнала от него, что «барин приехали» и что «у них зашиблена нога». Она кинулась стремглав в кабинет, вбежав, увидела его, его протянутую, уродливо толстую в лубке, голень, взвизгнула и, припав к нему на диван, залилась детским, истерическим рыданием…

Княжна повела растерянным взглядом на нее, на него и, словно ужаленная змеей, вскинулась и бросилась вон из комнаты.

* * *

Два дня спустя приехал к Троекурову подполковник Блинов «благодарить и прощаться». Он спешил теперь в Петербург, где ему поручалась какая-то «важная работа» в военном министерстве, о чем он небрежно «кстати» сообщил Борису Васильевичу… Тем же небрежным тоном передал он en passant5 и о том, что «арестованный в крусановских лугах» нашел возможность уйти из-под стражи и скрыться, в чем, впрочем, прибавлял он с игривою усмешкой, он признает в некоторой мере виноватым и себя, Блинова, так как побег совершился у него из усадьбы, где арестанта посадили, по его указанию, на ночь в пустую кладовую, не имевшую выхода, кроме двери, которая была заперта железным засовом, и к ней приставлен был нарочно для наблюдения полицейский сотский. «Но он, само собой, заснул и ничего не слышал; a тот между тем, благодаря лунному свету, отыскав в кладовой под валявшеюся там всякою старою рухлядью приставную лестницу, о существовании которой я и не подозревал», – молвил подполковник с легким вздохом и приподнял плечи, «к люку на чердак, откуда вышел на крышу, a с нее, как надо полагать, спустился вниз по водосточной трубе… и бежал. Бедный наш исправник, прекрасный молодой человек, как вероятно изволили вы заметить, был приведен этим акцидентом в совершеннейшее отчаяние, – но я, каюсь, Борис Васильевич, успокаивал его тем, что лицо, которое более всех вправе сетовать на то,