Завет воды - Абрахам Вергезе

обнаружены часовыми на вершине холма (макрофагами), которые посылают сигнал в замок (костный мозг и лимфатические узлы). Немногочисленные стареющие ветераны прежних сражений с тифом (Т-лимфоциты памяти) поднимаются с постелей, чтобы спешно обучить непроверенных новобранцев специфическим навыкам борьбы с брюшным тифом, а затем вооружить их специальными копьями, предназначенными исключительно для того, чтобы вонзиться в щит тифозной бактерии и пронзить его, — по сути, ветераны клонируют самих себя в молодости. Те же ветераны предыдущих кампаний собирают взвод биологической войны (В-лимфоциты), которые спешно производят единственное в своем роде кипящее масло (антитела), дабы лить его на стены замка; оно растопит щиты тифозных захватчиков, не причиняя вреда другим. Между тем, услышав призыв к бою, наемники-головорезы (нейтрофилы), вооруженные до зубов, стоят наготове. При первом запахе пролитой крови — любой крови, своей или чужой — эти наемники впадут в неистовство резни… Расхаживая вдоль доски, доктор Рамасами резко отбрасывала золотисто-пурпурный подол своего красного сари. Мариамме это напомнило женщин с эскизов ее матери: волнообразные линии передавали не только складки сари, но и контуры женской фигуры под ним.

На медной табличке на дверях кабинета написано: ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР ХАНСЕНА. Судя по всему, доктор Рамасами не считала нужным указывать свое имя. Прохлада кондиционированного воздуха напоминает Мариамме о магазине сари в оживленном роскошном Т. Нагар[245], где продавщицы, сидящие на приподнятых помостах, вытягивают одно за другим роскошные сари из высоких стопок, каскадами разворачивая их перед клиентом. Но здесь вместо палисада из шелка и хлопка — хромированные холодильники, водяные бани, инкубаторы, сияющие лабораторные столы и центрифуги. Взгляд Мариаммы падает на поблескивающий бинокулярный микроскоп. Прямо слюнки текут. У него есть даже дополнительный окуляр — учительский, — чтобы студент и преподаватель могли вместе изучать один и тот же срез, подсвеченный снизу электрической лампочкой. В сравнении с этой красотой монокуляр Мариаммы, который можно использовать только рядом с ярко освещенным окном после долгой настройки зеркальца, — буйволиная повозка.

— Красотка, да? — Доктор Рамасами в небесно-голубом сари. В ушах у нее простые золотые «гвоздики». Она жестом указывает на высокий стул около микроскопа. Поздоровавшись, продолжает: — Итак… я пригласила вас, чтобы спросить, не хотите ли поработать вместе со мной над проектом…

— Да с удовольствием, мадам! — выпаливает Мариамма.

Доктор Рамасами весело хохочет.

— Может, сначала выясните, что за проект? Или вы согласны на все?

— Нет… в смысле — да, мадам. — Мариамма никак не может собраться с мыслями. Должно быть, выглядит полной дурочкой. Нужно говорить медленнее, как советовала Анита.

— Вы будете помогать мне в исследовании периферийных нервов. При болезни Хансена.

Почему не сказать просто «проказа»? — удивляется Мариамма.

— Задача состоит в том, чтобы аккуратно препарировать верхние конечности, которые удалены у пациентов с болезнью Хансена, и полностью обнажить срединный и локтевой нервы и их ответвления. Затем мы фотографируем макропрепараты на месте, перед тем как удалить нервы и сделать множество срезов для микроскопических исследований. Некоторые срезы мы отправим на иммунногистохимическое окрашивание и изучение в Осло.

Мариамма вспоминает прокаженных на Марамонской конвенции и тех несчастных, что иногда встречались на тропинке, ведущей к Парамбилю, — похожие на инопланетян из другой галактики, они останавливались на расстоянии слышимости и гремели своими жестяными кружками. Она содрогается внутри при мысли, что придется препарировать одну из их рук. Да, пожалуй, «болезнь Хансена» совсем неплохой вариант.

— Для меня большая честь быть приглашенной в проект, — говорит она.

— Но?.. — чуть склонив голову и улыбаясь еще шире, интересуется доктор Рамасами.

— Нет, ничего… Просто любопытно, мэм, почему я?

— Хороший вопрос. Вас рекомендовал доктор Каупер. Я видела вашу работу на конкурсном экзамене. Потрясающе, что вы справились всего за два часа. Именно это мне и нужно. Но мои препараты будут посложнее.

— Благодарю вас, мадам. Я очень рада, что вы выбрали меня не потому, что…

— Потому что вы оторвали яйца Бриджи? — невозмутимо уточняет доктор Рамасами.

Мариамма, не сдержавшись, фыркает.

— Айо, мадам!

— Это было дополнительным плюсом, если уж начистоту. Не так давно и я была здесь студенткой. И у нас были свои «Бриджи», хотя и не такие омерзительные. Печально, что они водятся тут по сей день.

Следующий день для Мариаммы начинается с извлечения образцов из резервуара с формалином, в котором, похоже, содержится коллекция предплечий с кистями. Работает она у окна, где больше света. На всякий случай рядом с ней на подставке большая лупа. Она должна найти стволы срединного и локтевого нервов в предплечье и препарировать их ветви до самых пальцев — точнее, до культей, потому что у этого образца пальцы отсутствуют. Проблема в том, что кожа толстая, как слоновья шкура, гораздо толще, чем у обычного трупа, законсервированного в формалине. Подкожная жировая клетчатка твердая, точно камень, и намертво прилипла к коже; нужно действовать крайне осторожно, чтобы не повредить нерв. И так близко к нерву нельзя использовать слишком острые инструменты вроде скальпеля или ножниц. Поэтому часами напролет она ковыряет, отодвигает и отскребает ткани пальцем, обернутым марлей, или рукояткой скальпеля — в хирургии это называется «тупое рассечение». Она будто охотник, ищущий следы. Приметы едва уловимы — подобно чуть более темному оттенку гребешка почвы, приподнятой дождевым червем. Мариамма сидит, склонившись над образцом, совсем как в детстве, когда они с Ханной вышивали. Интересно, монахиням в монастыре позволены хобби?

Неделя работы, ноющие запястья и затекшая шея — и первый образец готов.

— Великолепно! — констатирует Ума. — Я пригласила вас, потому что сама не могу найти времени на эту работу. Но, признаюсь, я пробовала. И я искромсала, все испортила! В чем ваш секрет?

— Отчасти дело в зрении, — нерешительно начинает Мариамма. — В детстве я училась вышивать. И обнаружила, что могу делать совсем крошечные стежки, которые у Ханны — девочки, которая меня учила, — не получаются, хотя у нее было нормальное зрение. Честно говоря, я не пользовалась лупой, у меня от нее голова кружится. И еще, мэм… — Она не решается признаться. Когда попыталась объяснить это Аните, та подумала, что Мариамма сошла с ума. — Не хочу, чтобы меня сочли хвастуньей… или сумасшедшей. Но, препарируя анатомические образцы, я как будто вижу все иначе. Понимаете,