С кем ты и ради кого - Виктор Петрович Тельпугов

— Обидно. И все же смерть идет по пятам за ним, не за нами.

— Смерть, она дура, потаскуха, можно сказать, за кем угодно увяжется.

— Это тоже верно. И все-таки — УМХН.

— УМХН? Что за штука?

— Штука простая очень, но ценная, без нее мы накроемся быстро. УМХН: У Меня Хорошее Настроение. Это когда мы еще ребятами были, игру такую затеяли: зашифровывали интересные мысли. Кто кого перехитрит.

— А зачем? — спросил Кузя. — Если мысли хорошие, для чего же их зашифровывать? Глупость какая-то.

— Нет, не глупость. Бывают вещи хорошие, например, любовь, а говорить про нее не принято как-то. Мало ли кто что подумает! Вот мы ребусами и шпарили.

— Не знаю, не знаю, к нашему положению это, во всяком случае, не подходит. Детство есть детство, война есть война.

Кузя не склонен был сегодня шутить. Он вдруг начал терять вкус к улыбке. Это что-нибудь да значило. Слободкин посмотрел на него внимательно и поразился: голубые глаза выцвели, стали холодными, злыми.

— Кузя, что с тобой? Ты не рад, что ли? Мы же скоро к своим выходим!

— Что к своим выходим, хорошо. А все остальное…

— Что остальное?

— Далеко слишком немец пропер.

— На сколько пропер, столько ему и обратно топать.

— Это точно. Но до той поры мы еще нахлебаемся. Я не о себе, ты не думай. Мне маму жалко. Я, когда в Москву ездил, мало с ней побыл. А ведь старенькая, плохая совсем.

— Моя тоже, как ты знаешь, не моложе твоей, но я ведь молчу.

Как ни старался Слободкин отвлечь Кузю от мрачных мыслей, тот по-прежнему был угрюм.

Что мог сказать ему Слободкин? Люди вообще слишком быстро старятся, особенно матери, особенно на войне. Он вспомнил, как увидел мать после первой в жизни полугодовой разлуки, и обмер — десятки новых, незнакомых ему раньше морщинок разветвились по ее лицу. «Мама, — хотел крикнуть он, — что с тобой? Ты болела?» Но сказал другое: «А ты не изменилась совсем. Молодчина…»

Долго проговорили они в тот раз с Кузей: не смогли уснуть почти всю ночь, хотя решено было спать — перед дальней, нелегкой дорогой.

Слободкин дал себе слово больше не приставать к Кузе с нелепыми ребусами и сокращениями. В самом деле, детство прошло, кануло в вечность, зачем все это?

А утром Кузя подошел к Слободкину, наклонился к самому уху, сказал тихо, заговорщически, но совершенно отчетливо:

— А все-таки УМХН! Ты прав, Слобода.

Слободкин обрадованно спросил:

— УМХН?..

— Ну конечно. К своим же идем! Скоро крылышки у нас опять отрастут. Совсем другое дело будет.

Никогда еще они не рвались так к прыжкам с парашютом, как сейчас. Там, в самолете, с парашютом за спиной, они чувствовали себя сильными, непобедимыми, грозными для любого врага.

«Скорей, скорей к излучине Днепра, к своим, к самолетам!»— поторапливали они самих себя и своего нового друга Кастерина. Инну торопить не надо было — и без того ходко шагала.

Плохо было только то, что наступила пора оторваться от Варшавки. Но напоследок они решили еще раз оставить немцу память о себе.

Кузя начал развивать возникший у него план:

— Заляжем у самой дороги и будем ждать…

— Мотоциклы опять, что ли? — перебил Слободкин. В тоне его послышалось разочарование.

— Я твои мысли все наперед знаю, — сказал Кузя. — Про обоз размечтался? Скажи, угадал?

— Хотя бы и про обоз.

— Ну и я же о нем! Чтобы и хлеба и зрелищ. Так вот, значит, заляжем и будем лежать, пока обоз не появится.

— Долго ждать придется. А курсак-то пустой.

Кузя рассердился:

— Курсак пустой не у тебя одного.

— Правильно! — вмешалась Инна, — не будем хныкать. Не будем, мальчики?

— Дальше давай, Кузнецов! — решительно сказал Кастерин и строго поглядел на Слободкина. — Кузнецов у нас старший?

— Допустим.

— Не допустим, а старший. Слушай! — Кастерин слегка толкнул Слободкина в плечо. — А ты говори, — глянул он на Кузю.

— Я сказал уже: выберем место, заляжем, будем караулить обоз.

— Насчет места ты не сказал, — буркнул Слободкин.

— Вот это совсем другой разговор! — опять хотел хлопнуть его по плечу Кастерин.

Слободкин инстинктивно отшатнулся.

— Тише ты его, — остановил руку Кастерина Кузя, — он ведь все равно не скажет, что у него чугун в боку. Конспиратор великий. Как себя чувствуешь, Слобода?

— Идите вы все к лешему! Про обоз давай…

Кузя объяснил, как представляет себе налет на немецких обозников. План был разумный, продуманный.

— Я ж говорю — старший, — резюмировал Кастерин.

— Подходит, — согласился Слободкин.

Общими силами кое-что уточнили.

— Тут самое главное — не зарваться, — сказал Кузя. — Как говорится, вовремя приплыть, вовремя отчалить.

Когда начало темнеть и Инна сделала ребятам очередную перевязку, вышли из леса, подошли вплотную к шоссе, залегли в кустах. Договорились спать по очереди. Бесконечно тянулись часы ожидания.

— Ты почему не спишь? — шепотом спросил Слободкин Кузю. — Твой черед ведь.

— А ты почему?

— Мое время вышло уже. Я по звезде слежу.

— По звезде? Ты что, сквозь облака видишь?

— Вон там, на горизонте, светится одна.

Кузя на локтях подтянулся поближе к приятелю:

— Где?

Слободкин взял Кузину руку, показал ею на звезду, которая действительно еле теплилась на самом краешке неба.

— От меня тоже видно, — подал голос Кастерин.

— Значит, так-то вы спите, — сказал Кузя, — а договорились еще. Только «медицина» отдыхает, так получается? Ну, ей при всех графиках положено. Отбой!

Полежали несколько минут молча.

— А звезды уже нет, — послышался девичий шепот.

— Медицина?!.

— Не зовите меня больше так. Я такой же человек, как все.

— Ты прелесть у нас, Инкин, — как-то очень задумчиво и мечтательно сказал Слободкин. — Ты мне напоминаешь…

— Отставить! — на этот раз решительно и властно рявкнул Кузя.

Впрочем, и без его команды так на так бы и получилось: проснулась Варшавка. Загудела, залязгала — сначала вдалеке, потом ближе, ближе и скоро вся налилась железным громом…

Опять потерян был счет часам и минутам. Скоро солнце со всех сторон начало обшаривать жидкие кустики, в которых спрятались четверо. Пекло нещадно, без перерыва, без жалости. А на небе, как назло, ни единого облачка. Только комариная ряска между землей и солнцем. Все опухли опять до чертиков. Пожалели даже, что так близко к дороге легли, но в лесок перебраться уже не было никакой возможности, хоть и недалеко он был и все время манил своей тенью.

— А какие у немцев обозы? — наклонившись над самым ухом Кузи, спросил вдруг Слободкин.

Кузя наморщил лоб. «В самом деле, какие? Конные?