Разрыв - Джоанна Уолш

которую находишь в себе в новом месте. Идеальным отпуском были бы постоянные прибытия и отправления; потому что иначе мне становится скучно уже на третий день, скучно как дома, но без привычных удобств, но всё время быть в пути — значит постоянно набирать ход, как если бы я летела на аэроплане на запад вслед за солнцем, преследуя один и тот же час, пытаясь успеть, надеясь никогда не состариться. Только вот сегодня я направляюсь на восток, в закат, теряя время, которого у меня никогда не было.

Ты всегда был тем, кто уходит. Ты воспользовался этой привилегией. Нет никого красивее уходящего; никто не готов быть оставленным так, как тот, кто уйти не может. Если бы только я могла всё время уходить, я бы никогда ни по кому не скучала.

В обращенном к морю окне, между железнодорожными путями и водой, рекламные щиты мешают обзору, чередуя солнце и тень. Подъезжаем к станции — рекламы дешевого магазина, где я закупалась подростком: женщины в бикини с жесткими чашечками, круглыми как футбольные мячи. Они на пляже, каждая из женщин на своем отдельном рекламном билборде, согнутая в какой-то полупозе, готовая вбежать в волны или выйти из моря на берег. На фотографиях волны неподвижны, но настоящие волны между билбордами движутся, и я смотрю то на волны, то на фотографии волн, увеличенных и застывших, на заслоняющих их женщин в бикини. На их возраст. Я хотела выглядеть как они, но не до конца понимала зачем. Не чувствуя твердой почвы под ногами, я узнала, что значит быть привлекательной, раньше, чем поняла, что хочу привлекать.

Даже когда я лишь восхищаюсь красивым телом, я устремлен к идее Красоты.

Ален Бадью. Похвала любви.

В Вентимилье спешу обменять французские купоны на итальянские билеты, отыскать нужную платформу на новом языке. Трое парней — англичане — стоят перед поездом, курят на дорожку. На них футболки и джинсы разных оттенков синего, и они создают впечатление людей, путешествующих ради удовольствия, в пути, как и я, но не такие, как я. Не здороваюсь. Сегодня я не хочу быть англичанкой. Я пытаюсь выглядеть, как пассажиры поезда, будто мне есть куда ехать, чем заняться. Я не хочу завязывать разговор. Сумею ли я объясниться?

Мне советовали поехать в Рим, потому что этот поезд идет вдоль красивого побережья Генуи. Вместо этого я еду на экспрессе в Милан. Переживаю, что местность, по которой я двигаюсь, недостаточно красива. Затем поезд с напором въезжает в ущелье. По бокам торчат кактусы, и, чтобы увидеть небо, мне приходится смотреть вверх.

Почему я поехала на экспрессе? Что за спешку я себе придумала?

Листаю журнал, который купила в Ницце. Изображения статичны, движусь я. На каждой странице — модель, женщина, одна в каком-то месте, и все места разные, их связывает только то, что все они расположены под голубым небом. Часто это одна и та же женщина, изображенная на нескольких разворотах, и на каждой странице она выглядит, как разные женщины в разной одежде и в разных местах, а иногда это те же женщины, что были на билбордах, или очень на них похожие, но непохоже, что они задуманы, как одна женщина, потому что на каждой из них своя одежда и каждая — в своих декорациях. Как и женщины, декорации тоже похожи, но не идентичны. Женщины ничего не делают или делают то, что описать сложно, например, прыгают в бассейн, и брызги летят в камеру, обозначая движение, или играют в мяч на пляже, но в одиночку, и на лицах всех этих женщин отпечатан какой-то очень мощный, очень личный опыт, сексуальный или какой-то еще. Это и есть красота?

Поднимаю глаза; теперь всё, на что я смотрю, напоминает о сексе, на который, впрочем, и намекает красота моделей, хотя в ней отсутствует уязвимость секса — они выглядят так, словно не желают ничего вне самих себя. В окне, обращенном к суше, пальмы со срезанными верхушками, на них надеты пластиковые шапочки/capotes («презервативы» по-французски), сползающие на бугристые стволы. В поезде на Милан — как в старом кино. Здесь есть купе — пространства достаточно публичные, чтобы привести к случайным встречам, и достаточно приватные, чтобы ограничить число персонажей. Здесь постоянно что-то начинается: завязываются сюжеты, люди влюбляются или убивают друг друга. Одним словом, складываются некие отношения. Купе поезда — дымящийся пистолет, еще заряженный.

Если красивая пальма однажды утратит свою красоту, значит ли, что она нарушила свое обещание?

Элейн Скэрри. О красоте и справедливости.

В тоннеле выключается свет. Включаются фантазии. Мы одни в купе, отгородились от прохода занавеской. Пейзаж движется, а мы нет, мы заняты чем-то личным на публике. Ткань занавески, как ткань твоего пальто. Оно приснилось мне вчера, твое пальто, но в нем был кто-то другой, а может быть, никто. Я не видела твоего лица, и твой затылок мог тоже принадлежать не тебе, но я держала тебя за руку, и на ощупь она казалась совсем как в жизни, когда я коснулась кончиков твоих пальцев, и в моем сне мы гуляли по городу вместе, как это бывало раньше.

Мы фланируем по улицам, вместе, друг подле друга, но очень по отдельности… Время — задира{23}.

Андре Бретон. Надя.

По коридору мужчина везет тележку с кофе. Он остановился снаружи и звонит в колокольчик, чтобы привлечь внимание, — так жизнерадостно и так музыкально. В Англии продавцы кофе обязаны спрашивать каждого пассажира лично, не желает ли он или она чаю или кофе, но этот колокольчик, такой звонкий, такой задорный, — ай да помощник — прикреплен к боковой стенке тележки, которая очень аккуратно заполнена, упаковки плотно прилегают друг к другу — натертый до блеска паркет из шоколадных плиток.

Красота определенных вещей.

Элейн Скэрри. О красоте и справедливости.

Ах, вещи — вещи такие красивые!

Любовь не интересуют предметы. Любовь не материалистична, революционна, анархична, но безжалостна. В шаге от любви, от скорби — второстепенные удовольствия: сначала чашка кофе, затем еда, затем одежда. После шторма, после крушения предметы выносит на берег — тот факт, что они уцелели, придает им важности. На солнце они кажутся обновленными, но по сути соленая вода просто смыла с них грязь. Они выглядят новыми, но они никуда не пропадали, всё время были здесь, означая ровно то же, что до катастрофы. Знать это полезно. Хитрость в том, чтобы освободить предметы от воспоминаний.

Наша