Торговцы мечтами - Гарольд Роббинс

оттого, что какой-то сообразительный писака распустил слух, будто от мяса не полнеют. Как бы там ни было, Дорис отдала отбивной должное, так же, как и я. Впрочем, я никогда не жаловался на отсутствие аппетита.

Вздохнув, Дорис отодвинула пустую тарелку и заметила мою улыбку. Улыбнулась в ответ, и ее лицо слегка прояснилось.

— Как я наелась! — сообщила она. — Чему ты улыбаешься?

— Привет, милая. — Я взял ее за руки.

Почему-то Дорис посмотрела на мои руки, грубоватые, с короткими, покрытыми густыми черными волосами пальцами. Даже маникюр был бессилен придать им более благородный вид. Дорис подняла глаза.

— Привет, Джонни, — мягко отозвалась она.

— Как поживает моя крошка?

— Лучше, когда ты рядом.

Мы улыбались друг другу, пока официант убирал пустые тарелки. Затем он принес кофейник. Из ресторана мы вышли в полпервого.

Гордон жил в Вествуде, примерно в получасе езды от Голливуда. Когда мы подъехали к дому, лишь в гостиной горел свет. Хозяин ждал нас на крыльце. Он явно нервничал, волосы были взъерошены, в одной руке Гордон держал стакан. Увидев Дорис, он удивился.

Мы поздоровались и вошли в гостиную, в которой находилась его жена Джоан. Она встала и поздоровалась со мной, затем поцеловала Дорис и спросила:

— Как Петер?

— Чуть лучше. Он спит.

— Это хорошо, — обрадовалась Джоан. — Если он отдыхает, значит, все будет в порядке.

— Из-за чего такая спешка? — обратился я к Гордону.

Он допил коктейль и посмотрел на Дорис. Джоан поняла намек и предложила Дорис:

— Пойдем сварим кофе. Мужчинам, наверное, нужно кое-что обсудить.

Дорис понимающе улыбнулась мне и вышла из гостиной вслед за Джоан.

— Ну? — повернулся я к Гордону.

— По Голливуду ходят слухи, что Ронсен хочет тебя убрать.

Два главных товара Голливуда — картины и слухи. С утра до ночи здесь делают картины, а с ночи до утра — слухи. Существуют доводы в пользу главенства каждого из них, но, по-моему, до сих пор не выяснили, слухи или картины все же стоят на первом месте.

— Рассказывай, — вздохнул я.

— Ты поругался с ним в Нью-Йорке. Ронсен не хотел, чтобы ты летел сюда. Ты прилетел. Как только ты уехал, он сразу связался со Стэнли Фарбером. Завтра Ронсен вылетает в Калифорнию, чтобы встретиться с ним.

— Это все?

— Разве мало?

— Я боялся, что-то действительно важное, — усмехнулся я.

Когда я сказал эти слова, Гордон как раз наливал виски. От удивления он едва не выронил стакан.

— Послушай, Джонни, я не шучу. Все это чертовски важно! Ты же не думаешь, что он держит Дейва Рота только потому, что любит его?

В этом Гордон был абсолютно прав. Дейв был правой рукой Фарбера, и Ронсен сделал его помощником Гордона в качестве противовеса мне. Фарбер никогда бы не оставил Рота, если бы сомневался в целесообразности этого шага. Так что выстраивалась довольно стройная картина.

— Чем занимается Дейв? — поинтересовался я.

— Ты же знаешь Дейва, — пожал плечами Гордон. — Молчит, как рыба, но ведет себя чертовски уверенно.

Он протянул стакан, и я задумчиво отхлебнул виски. Может, Ронсен и летит к Фарберу, но в курсе всех дел был только я один. Только я знал сильные и слабые места студии, знал, что нужно сделать. Пока я не проведу реформы, Ронсен не посмеет меня и пальцем тронуть.

— Гордон, перестань беспокоиться. Утром я приеду на студию, и мы все обсудим.

— Ладно, как хочешь. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. — Гордон с сомнением посмотрел на меня.

В гостиную вошла Джоан с кофейником. За ней следовала Дорис с подносом крошечных сэндвичей. Голливудским женам, как и женам дипломатов, приходится развивать в себе чувство времени. Они должны знать, когда необходимо извиниться и выйти, а когда — вернуться. Я всегда удивлялся, как им удается это.

Мы с Дорис были сыты, поэтому только выпили кофе и уехали. Домой к Дорис приехали почти в полтретьего.

Лишь в гостиной горела маленькая лампа. Дорис сбросила пальто и поспешила наверх. Через минуту она вернулась.

— Он все еще спит. Мама тоже заснула. Медсестра сказала, что доктор дал успокоительное и маме. Бедняжка даже не поняла, что произошло. Такие удары, один за другим.

В библиотеке в камине ярко пылал огонь. Он создавал впечатление уюта и тепла — на улице неожиданно ударил мороз. Мы сели на диван.

Я обнял Дорис за плечи, притянул к себе и поцеловал. Она взяла ладонями мое лицо и прижала к своему.

— Я знала, что ты приедешь, Джонни, — прошептала Дорис.

— Я не мог не приехать, даже если бы захотел.

Дорис положила голову мне на плечо, и мы уставились на огонь. Через несколько минут я прервал молчание:

— Хочешь поговорить, милая?

— Ты слишком хорошо разбираешься в женской психологии для мужчины, — тихо ответила она. — Признайся, ведь ты знал, что я раньше не хотела говорить об этом?

Я промолчал. Через минуту Дорис сказала:

— Все началось вчера с телеграммы. Я находилась внизу и взяла ее у дворецкого. Телеграмма адресовалась отцу, и на ней стоял штамп Государственного Департамента. Хорошо, что первой ее прочитала я, потому что в ней содержались печальные веста: «Американское посольство в Мадриде информировало нас, что ваш сын, Марк Кесслер, погиб в бою под Мадридом». И больше ничего. У меня чуть не остановилось сердце. Мы знали, что Марк в Европе, хотя и не получали от него почти год писем, но мы и подумать не могли, что он в Испании. Мы считали, что он в Париже с кем-нибудь из старых друзей и поэтому не беспокоились всерьез. Хорошо, что Марк не участвует в этой войне после того, что произошло, говорил папа. — Она достала сигарету и наклонилась ко мне, чтобы я дал прикурить. Затем Дорис опять откинулась на спинку и медленно выпустила дым через рот. Ее глаза потемнели и стали встревоженными. — Знаешь, чего я никогда не могла понять? Марк был одним из самых больших эгоистов на свете, ему всегда было наплевать на других. И несмотря на это, он отправился в Испанию, записался в бригаду «Авраам Линкольн» и погиб за дело, в которое никогда по-настоящему не верил. Марк умер, сражаясь против образа жизни, которым он мог бы восхищаться, если бы не был евреем.

Первая моя мысль — как мать воспримет известие о его смерти. Она чувствовала себя неважно с момента отъезда Марка. Он всегда был ее любимцем, и она очень сильно переживала, что папа выгнал его из дома. Мама постоянно уговаривала отца, чтобы он попросил Марка вернуться, но ты же знаешь его упрямство.

Дорис замолчала, глядя