Фантом Я - Ольга Устинова

Марья Павловна позволила себе выразить некомпетентное сомнение:

— Сколько я об этом слышала — это страшная операция.

Тимка взбодрила и ее и себя:

— Не страшнее, чем я рожала.

У Марьи Павловны не было Тимкиного опыта, и Марья Павловна Тимке поверила.

Дни шли в больничной рутине. Тимка отсчитывала числа до назначенного врачами срока операции и лечилась от сильного кашля. Почему-то ей понадобилось перед самой отправкой в больницу вымыть двойные окна в квартире.

Марья Пвловна задыхалась по ночам от сердцебиений и спазмов сосудов, теряла сознание, и Тимка мчалась по холодному коридору, кашляя и чертыхаясь, разыскивая задремавшую где-то сестру, нянечку или хоть кого-нибудь из обязанных оказать первую помощь и требуя для Марьи Павловны врача, кислорода и манны небесной.

Прибегал врач, просматривал историю болезни. Удивлялся. Из множества выписанных в карте лекарств ничего, кроме поливитаминов, в аптеке не было, но больному об этом знать не полагалось. Истощенную Марью Павловну шесть раз в день кололи витаминами, и была Марья Павловна уверена, что подвергается активному лечению. Марья Павловна удивлялась, что лечение не действует, продолжала задыхаться и, как последнее средство, прижимала руку к бешено колотящемуся перед обмороком сердцу.

Тимка тоже безуспешно лечилась от катара дыхательных путей. Сильно действующих средств от кашля в аптеке не было. Раздраженные медсестры подвального отделения физиотерапии тащили на шестой этаж аппарат УВЧ, грели Тимке нос и сильно ругались, что из-за какого-то насморка нужно тащить тяжелую штуку на высоту опального отделения.

Тимка и Марья Павловна, одна из-за своих сердцебиений, другая из-за простуды, подлежали осмотру и лечению единственного на огромную больницу терапевта. По больничному плану врач-терапевт посещала их отделение раз в неделю, а именно во вторник. Слушала стетоскопом Тимку, потом Марью Павловну. Заглядывала в истории болезни, выписывала новые лекарства, удивлялась что старые не помогают. Тимка и Марья Павловна пожимали плечами. Старшая сестра не успевала делать пометки в папках историй болезни. И потому терапевт не знала, чего именно нет в аптеке. А что именно выписывалось — того не знали Марья Павловна и Тимка.

Марью Павловну терапевт уговаривала укоризненно:

— У вас не сердце, у вас нервы. Вам бы дома лежать. Что вам делать в больнице? Покой, голубушка, вам только покой нужен.

Марья Павловна знала, что покой после всего, что творилось у нее в доме, есть только в больнице, да и то, пока Тимка лежит на кровати, что напротив, и весь остальной контингент палаты как бы и не существует вовсе и не тревожит, а значит, не раздражает, вздыхала, молчала, не возражала и чувствовала себя симулянткой.

Тимка наблюдала с кровати, что напротив, улыбалась в наволочку, утверждала:

— А ты, Марья, откройся, бывает, что и понимают.

Иногда, с хитрецой в голосе и забавной мимикой, Тимка запевала песенку на чьи-то стихи:

Как бы любили губы такие, Аве Мария, Аве Мария,

Как бы ласкали руки такие, Аве Мария, Аве Мария…

К общительной Тимке терапевт относилась с большим вниманием. Она похлопывала Тимку по плечу, изрекала:

— Двадцать пятого вам на операцию. Давайте, давайте, кончайте с кашлем. Отложить операцию не можем. Роды не должны начаться сами.

Наклонялась к Тимке, шептала:

— Вы знаете, сколько именитых знакомств уже приглашены присутствовать на операции? Случай тяжелый. Сам Ходаков обещал прийти. Вы не подкачайте. Если не пройдет кашель, у вас швы разойдутся после операции.

Тимка честно обещала с кашлем покончить и старательно пила слабенькую микстурку из аптеки, в которой не было самого главного компонента — кодеина. Потому что его не было в аптеке.

Давно уже Марья Павловна улавливала «комментарии» соседок по душной и переполненной палате к их с Тимкой беседам «за жизнь». Казалось Марье Павловне, что говорят они только вдвоем с Тимкой и никто не слушает, но и остальным тринадцати делать было нечего. И раздраженная Марья Павловна на пике беременной нервозности услышала общественное мнение, отчего пришла в невысказанную ярость: «Ну, у той, что Тимка, муж есть, каждый день передачи приносит, снизу передают. А вторая нагуляла, видать, не приходит никто».

И потому, после ухода терапевта, Марья Павловна отреагировала на вопрошающую и сочувственную Тимкину улыбочку, которой та пыталась вывести Марью Павловну из молчания, и вдруг гордо ответила:

— Он мне действительно муж, — сказала Марья Павловна. — Но и не муж тоже. Потому что раньше хотел ребенка, а теперь не хочет. Я имею в виду, что мы расписаны, — унизительно пояснила Марья Павловна, боясь, что не разберутся в ситуации и Тимка, и слушающие от безделья остальные.

— Так, — сказала Тимка, и чуть руки в бока не уперла.

— Так, — сказала Марья Павловна, передразнивая Тимку. — Не у всех бывает так славно, как у тебя.

— Ладно, дорогая, — отмахнулась Тимка, — я, когда своего мужа своей первой любви предпочла, всем изумленным отрезала: «Этот будет хорошим мужем». И, ты знаешь, не ошиблась. Муж у меня — золото. Как скажешь, так и сделает.

— А я тебе вот что скажу, Тимка, — объявила Марья Павловна в запале и громко. — У нас женитьба как женитьба.

— Так что ж ты, рыжая, лежишь брюхом в потолок, и никто тебя на свидания не требует? — взвилась Тимка. По этому поводу остальные тринадцать кроватей дружно фыркнули, и Марья Павловна ощутила болезненный укол в сердце. Тимка ухитрялась находить уголки в больнице для тайных свиданий. Марья Павловна тоже не могла не засмеяться на Тимкину вулканическую вражду к ее замкнутости.

Марья Павловна, придержав рукой живот — мешал смеяться (Вот-вот, — сказала Тимка, — держи его, держи) — сказала Тимке:

— Я сама в больницу попросилась. И так — чтоб не достал никто. Мне ребенка спасти надо. Вот сюда, в изолятор, и определили. И хорошо. А будут доставать — и не будет у меня ребенка. Не приспособленная я к доставаниям.

— Не приспособленная! — возмутилась Тимка, спуская ноги с кровати в чулках на круглых резиночках. — А к чему ты приспособленная?

Марья Пвловна сказала угрожающе:

— Если ты будешь меня доводить — ты знаешь, что со мной будет.

Тимка хватанула воздуху в разгоне, хватанула еще, и улеглась обратно в постель, сверкнув на Марью Павловну голыми ногами промеж халата и круглых резиночек.

Марья Павловна сказала, радуясь как выходу:

— Лучше спим.

После того, как свет в палате был погашен сестрой просунутой рукой в дверь, без предупреждения, они обе ворочались, воюя с духотой, возбуждением и бессонницей. Тимка вздыхала полной грудью,