Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко

«Оставить ее тут рискованно, – размышлял Бултырин, с ненавистью поглядывая на склоненную Мурочкину голову. – В курилку за собой тащить неудобно… Хорошо бы запереть ее в какую-нибудь пустую ложу, а самому пойти выкурить папиросу… Да не пойдет. Навязалась ты на мою шею! Разве усадить ее в фойе на виду, а самому в уголку покурить, чтоб никто не видел?»

Он встал.

– Пойдем!

– Куда? Я здесь посижу.

– Нельзя, нельзя! Надо идти.

– Да отстаньте вы от меня! Идите себе куда хотите.

– Нет-с, я без вас не пойду…

– Пойдете! – злорадно сказала Мурочка. – Вот возьму и не сдвинусь с места!

Бултырин задумался.

– Сдвинетесь! А то скандал сделаю! Думаете, не сделаю? Ей-богу! Возьму да закричу, что поймал вашу руку в то время, когда вы за моим бумажником в карман полезли, или скажу, что вы моя беглая жена! Ага! Пока разберут – вы скандалу не оберетесь.

Мурочка с исковерканным от злости лицом встала.

– Какой же вы… негодяй! А этому идиоту Жоржу я завтра глаза выцарапаю. Пойдемте!

«Ты там себе ругайся, милая, сколько хочешь… – подумал торжествующий Бултырин. – Я ведь знаю, как обращаться с женщинами».

Но моментально веселое выражение сбежало с лица его. К ним приближался молодой человек в смокинге и, весело махая программой, приветливо улыбался Мурочке.

– А! Марья Констант…

– Виноват, молодой человек! – заслонил Мурочку Бултырин. – Вы бы стыдились в таком виде подходить к замужней даме. Человек еле на ногах стоит, а позволяет себе…

– Слушайте! Вы с ума сошли?!

– Проходи, проходи! Много вас тут… Смотрите на него, лыка не вяжет.

– Прежде всего – вы нахал! Я вас не знаю и хотел только поздороваться с госпожой Кошкиной…

Недоумевающая публика стала останавливаться около них. Заметив это, Мурочка сделала молодому человеку умоляющий жест и прошептала:

– Ради бога! До завтра… Заезжайте к мужу. Он объяснит; не подымайте сейчас истории!

Лицо Мурочки было красно, и на глазах блестели слезы. Пораженный молодой человек, пожав плечами, поклонился ей и отступил, а Мурочка послала по направлению публики чарующую улыбку, взяла Бултырина под руку и ласково сказала:

– Проводите меня до уборной.

– Зачем?

– Какое тебе дело, подлец, – глядя на публику с ласковой улыбкой, прошептала Мурочка. – С каким бы удовольствием выщипала я по волоску твою бороду… Толстое животное!

– Ладно, ругайтесь! Пожалуй, пойдем в уборную… Только я видел взгляды, которыми вы обменялись с молодым человеком. Понимаем-с! В уборную я вас одну не пущу.

– Вы форменный идиот, – простонала тихонько Мурочка, – ведь уборная женская!

– Да… там, может, другой ход есть…

– Да сак-то мой и шляпа внизу, гнусный вы кретин?!

«Удерет она без сака или нет? – подумал Бултырин. – Пожалуй, не удерет».

– Ну идите! Я все равно у дверей сторожить буду.

Когда Мурочка вышла из уборной, она наткнулась на Бултырина, который подозрительно заглядывал в двери и о чем-то шептался с горничной.

– Едем домой! – решительно сказала Мурочка.

«Ага! Не выгорело с любовником», – злорадно усмехнулся про себя Бултырин.

– Пожалуй, едем!

Он уцепился за Мурочкину руку, свел Мурочку вниз, одел и, показав язык какому-то господину, смотревшему, не сводя глаз, на красивую Мурочку, – сел с нею на извозчика.

– Жаль, что пьесы не досмотрели, – любезно обратился он к ней, когда они поехали, – забавная, кажется, пьеска…

Мурочка с ненавистью взглянула на его простодушное лицо и сказала:

– Подлец, подлец! Дурак проклятый! Тупица!

– Чего вы ругаетесь? – удивился Бултырин.

– Вот же тебе, кретин: когда лягу спать, нарочно отворю окно в спальне и впущу любовника… ха-ха-ха!

– Нет, вы этого не сделаете, – хладнокровно сказал Бултырин.

– Почему это, позвольте спросить?

– А я возьму кресло, сяду в спальне и буду сторожить…

– Вы с ума сошли! Вы так глупы, что даже не понимаете шуток!

– Ладно, ладно. Так и сделаю. А что?! Проговорились, да теперь на попятный? Ей-богу, сяду в спальне. Даром я, что ли, дал слово Жоржу?!

– Посмейте! Я позову дворников, они вас в участок отправят.

– А я скандал сделаю! Скажу, что я ваш любовник и вы меня приревновали к вашей горничной.

– Подлец!

– Пусть.

* * *

Свеча догорала, слабо освещая спальню… На кровати спала в верхней юбке и чулках Мурочка, покрытая простыней. Очевидно, она много плакала, так как тихонько во сне всхлипывала, и глаза ее были красны.

В углу, в мягком большом кресле сидел полусонный Бултырин и, грызя машинально вынутый из кармана винтик от бинокля, рассеянно поглядывал на спящую.

Красивая женщина

Гуляя по лесу, чиновник Плюмажев вышел к берегу реки и, остановившись, стал бесцельно водить глазами по тихой, зеркальной поверхности воды.

Близорукий взгляд чиновника Плюмажева скользнул по другому берегу, перешел на маленькую желтую купальню и остановился на какой-то фигуре, стоявшей по колено в воде и обливавшей горстями рук голову в зеленом чепчике.

«Женщина! – подумал Плюмажев и прищурил глаза так, что они стали похожи на два тоненьких тире. – Ей-богу, женщина! И молоденькая, кажется!»

Его худые, старческие колени задрожали, и по спине тонкой струйкой пробежал холодок.

– Эх! – простонал Плюмажев. – Анафемская близорукость… Что за глупая привычка – не брать с собой бинокля.

Он протер глаза и вздохнул:

– Вижу что-то белое, что-то полосатое, а что – хоть убей, не разберу. Ага! Вон там какой-то мысок выдвинулся в воду. Сяду-ка я под кустик да подожду: может, подплывет ближе. Эхе-хе!

Спотыкаясь, он взобрался на замеченную им возвышенность и только что развел дрожащими руками густую заросль кустов, как взгляд его упал на неподвижно застрявшую между зеленью веток гимназическую фуражку, продолжением которой служила блуза цвета хаки и серые брюки.

– Ишь, шельма… Пристроился! – завистливо вздохнул Плюмажев и тут только заметил, что лежащий гимназист держал цепкой рукой черный бинокль, направленный на противоположный берег.

Гимназист обернулся, дружески подмигнул Плюмажеву и, улыбнувшись, сказал:

– А, и вы тоже!

«Подлец! Еще фамильярничает», – подумал Плюмажев и хотел оборвать гимназиста, но, вспомнив о бинокле, опустился рядом на траву и заискивающе хихикнул:

– Хе-хе! Любопытно?

– Хорошенькая! – сказал гимназист. – Одни бедра чего стоят. Колени тоже: стройные, белые! Честное слово.

– А грудь… А грудь? – дрожащими губами, шепотом осведомился Плюмажев.

– Прелестная грудь! Немного велика, но видно – очень упруга!

– Упруга?

Плюмажев провел кончиком языка по сухим губам и нерешительно произнес:

– Не могли ли бы вы… одолжить мне на минутку… бинокль!

Гимназист, не отнимая от глаз бинокля, отрицательно замотал головой:

– Э, нет, дяденька! Этот номер не пройдет! Надо было свой брать.

Плюмажев протянул дрожащую руку.

– Дайте! На минутку.

– Ни-ни! Даром, что ли, я его у тетки из комода утащил! Небось, если бы у вас был бинокль,