Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

— Как можно после такого строгого предупреждения, — отшутился Анатолий. Взял ее за локоть, привлек к себе. — Поздравляю.

— Будем пить бабушкину вишневую наливку, — торжественно проговорила Вита, наливая в рюмки рубиновый напиток. — Знаешь, какая хмельная! Лет пять стоит.

— Я и без наливки хмельной, — сказал Анатолий. Обнял ее за плечи, прикоснулся к ее рюмке своею. — Счастья тебе, Витюн, — шепнул ей на ухо. — Желаю бодьшого-большого счастья. И силы духа. И крепости в борьбе. И чтоб исполнилось все, о чем мечтаешь...

Вита словно прислушивалась к тому, что происходит в ней. Времена ми посматривала на Анатолия так, будто он был ее злейшим врагом. Однако тут же ласкалась к нему. Врагом был Отто. Вызвав ее в каби» нет и повернув ключ в двери, он пытался овладеть ею. А получив пощечину, злобно процедил: «Фрейлен Викториа хотчет гестапо. Их сделайт такая протэжэ». Это произошло несколько дней назад. Мастер Иоахим видел, как она вырвалась из кабинета, и только головой покачал. А потом, улучив момент, сказал ей: «Отто ист швайн. Много нацист. Ин хаймат — киндер. Тут — либен девотшка. Унд шрайбен: айн, цвай, драй... Понимай? Только фрейлен. Фрау — найн. Это как?» Он возмущенно жестикулировал, пытаясь втолковать ей, какая грязная свинья Отто, что дома у него дети, а здесь насилует девушек, только девушек, и ведет им счет. И что его следует опасаться как ярого нациста.

«А я уже фрау, — вдруг ухватилась она за эту мысль. — Их фрау, — показывала на себя пальцем, — кажите ему, что у меня есть муж».

«Я-я, — одобрительно закивал Иоахим. — Зер гут»[2].

Но с тех пор она уже не имела покоя. Над ее любовью нависла беда. Неужели для врагов бережет себя? Или придет смерть и заберет ее, еще не жившую, еще не познавшую то, что сама природа дала людям? Смерть может нагрянуть в любую минуту. И все кончится, не начавшись... Нет-нет. Вита сама распорядится собою. Пока не поздно. Пока не схватили ее грубые руки. Пока не унесла смерть...

Вот к этому внутреннему голосу прислушивалась Вита, о чем бы ни говорила и что бы ни делала. И потому такой странной казалась Анатолию, ничего не знавшему о ее трагических раздумьях.

Тускло горел фитиль в плошке. Тишина. И они — двое. Анатолий гладил ее волосы. А Вита, склонив к нему голову, все еще ждала чего-то, будто испытывала его. Вздумай он воспользоваться ее доверчивостью — и ему, любимому, не позволила, не простила бы этого. Но Анатолий был счастлив и такой близостью. Он с грустью думал о том, как быстро прошло время, о том, что уже пора собираться.

— Пойду я, Вита, — сказал с сожалением.

Она словно очнулась, заглянула ему в глаза.

— Любишь?

— Вот глупышка, — усмехнувшись, сказал Анатолий. — Ведь знаешь...

— Нет, ты скажи, — настаивала Вита. — Это очень-очень важно.

— Еще тогда полюбил, как впервые увидел в приемной Артема Ивановича. Помнишь? А ты на меня — нуль внимания, фунт презрения.

Вита не приняла шутку.

— И до сих пор любишь?

Конечно, они не были оригинальны в извечном диалоге влюбленных. Но это был праздник Виты, и она весь вечер обставляла его по своему разумению. Ей казалось, что именно так и не иначе должно все произойти.

— Всегда будешь любить? — допытывалась.

— До самой смерти! — ответил Анатолий.

Вита посмотрела на него долгим взглядом. Это была уже последняя попытка разобраться в нем, в себе, в том, что навалилось на них. И наконец решилась:

— Я тебя не пущу, Толик. Ты останешься у меня...

Она не задумывалась, нравственно ли то, что позволила себе и ему. Она торопилась поступить так, пока жива, пока рядом он, любимый ею человек.

— Ты плачешь? — обеспокоился Анатолий, коснувшись ее щеки и обнаружив слезы. — Я тебя обидел?

Вита легонько покачала головой:

— То они сами...

Может быть, она оплакивала девичество? Сожалела о случившемся? Вита не смогла бы объяснить, что с ней происходит. Но почему-то Толик стал еще дороже. И сама она — словно богаче своей любовью. Как будто весь огромный страдающий и ликующий мир каким-то непостижимым образом уместился в ее душе.

23

Так и не удалось немцам восстановить в Алеевском депо подъемку. Делали небольшой ремонт паровозам, изготавливали запасные части: болты, гайки, котельные связи, заливали подшипники... Все это выполняли оказавшиеся в оккупации кадровики. В большей части они были семейными людьми, обремененными детьми, хлопотами о пропитании, о том, чтобы не накликать беды на своих близких. Даже Родион Изломов, по-прежнему работавший в медницкой, остался в стороне. Ему Анатолий готов был довериться. Всем своим видом Родион располагал к себе. Во всем его облике проглядывала какая-то необузданная вольница. Уже и заговорил с ним Анатолий. Да только ничего из этого не вышло. «Сила солому ломит, — сказал Родион. — Плетью обуха не перешибешь, милок».

Анатолий понимал: эти ему не помощники. Но и плохого от них не ожидал. А вот такие, как Афоня Глазунов, еще и выдать с перепугу могут... Им Анатолий лишь подкладывал листовки, которые печатала Вита с текстов, заготовленных Дмитрием Саввичем. Эти тексты Анатолий забирал на явочной квартире и приносил своей подруге, своей жене.

С того вечера, с той ночи Анатолий уже не расстается с Витой. «Будем жить на веру, — сказала она. — Дедушка и бабушка век свой так прожили. Попу нечем было платить. А я не хочу регистрироваться у фашистских прихвостней. Наши придут — распишемся».

На том они и порешили. Но теперь в жизнь Анатолия вошел страх за Виту, опасение, как бы она не допустила оплошность, не угодила в руки врагов. О себе так не беспокоился. Почему-то был убежден в своей неуязвимости. И потому пользовался каждой возможностью досадить оккупантам.

Хотя Анатолий и знал в депо все выходы и входы, но вообще-то был здесь новым человеком. Он еще присматривался к людям, все больше к молодым, прикидывал, кто на что способен. А их не так уж и много. Ведь действовало всего несколько цехов: кузнечный, медницкий и самый большой — механический. Особенно и разогнаться негде.

Но и здесь можно было кое-что сделать. У Анатолия зрел план крупной диверсии. Если постараться, по крайней мере на несколько дней остановится работа всего