Тайное письмо - Дебби Рикс

Ознакомительный фрагменткогда еще была ребенком. Как же это трогательно, что мать хранила их, аккуратно разложив в хронологическом порядке, и так удивительно, что они пролежали здесь, никем не тронутые, все это время.

Имоджен извлекла из кремового конверта одно из писем. Оно было датировано шестым октября 1939 года – самое начало войны. Имоджен было пятнадцать, и ее вместе со школой эвакуировали из Ньюкасла в безопасный Озерный край.

«Как бы я хотела, чтобы ты была здесь, – писала она своей матери, – и помогала бы мне справляться со всеми неприятностями. Миссис Линфилд ужасно гадкая, а Хелен вовсе не так мила, как казалась на первый взгляд. Сегодня у меня опять все болит, математика никак не решается, а Хелен на следующей неделе собирается уехать навестить своих маму с папой и останется там на целую неделю»…

К удивлению Имоджен, слезы потекли из ее бледно-зеленых глаз, когда она вспомнила о той юной девушке, которая оказалась одна в сотнях миль от дома. Письмо было переполнено жалостью к самой себе – Имоджен уже забыла, что когда-то была способна на это чувство.

Перебирая выцветшие конверты, она пыталась вспомнить, какими были первые недели войны, когда все казалось таким простым и ясным…

Часть первая. Странная война. 1939–1940 годы

Как национал-социалист и немецкий солдат я вступаю в борьбу с отвагой в сердце. Вся моя жизнь – одна нескончаемая борьба за мой народ, за его возрождение, за Германию. И в этой борьбе есть лишь одно кредо – вера в народ. Одно слово всегда мне было неведомо, и слово это – капитуляция. ‹…› Если наша воля так сильна, что никакие беды неспособны ее сломить, тогда наша воля и наша германская мощь смогут все преодолеть.

Из речи Адольфа Гитлера в Рейхстаге 1 сентября 1939 года

Я обращаюсь к вам из кабинета на Даунинг-стрит, 10. Этим утром британский посол в Берлине поставил перед немецким правительством ультиматум: если до одиннадцати утра они не сообщат нам о своей готовности вывести войска из Польши, нами будет объявлена война. Сейчас я вынужден вам сообщить, что подобных действий не было предпринято, и, следовательно, наша страна вступает в войну с Германией.

Премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, 3 сентября 1939 года

Глава первая

Ньюкасл, Англия, последние дни августа 1939 года

Имоджен Митчелл слонялась без дела по глухому переулку и водила по ограде длинной палкой, которая издавала при этом приятный глухой стук.

– Бум, бум, бум… – повторяла она себе под нос в такт стуку палки.

– Имоджен Митчелл! Прекрати немедленно!

Это кричала миссис Макмастерс, жившая в доме, расположенном напротив величественного викторианского особняка из красного кирпича, который принадлежал семье Имоджен. Миссис Макмастерс обреза́ла в своем саду увядшие бутоны на кустах гортензии. На ней была юбка до колена и красивая шелковая, как показалось Имоджен, серая блуза. На руках у миссис Макмастерс были безукоризненно чистые кожаные садовые перчатки, а когда она бросала бутоны в корзину, Имоджен заметила, что ее ноги обуты в аккуратные кожаные башмаки кремового цвета.

– Простите, миссис Макмастерс! – крикнула Имоджен напевным голосом. Она терпеть не могла миссис Макмастерс. Нет, это было не совсем верно: Имоджен не испытывала к ней ненависти, потому что ее мать Роуз всегда говорила, что «нельзя кого-либо ненавидеть». Но соседка ее ужасно раздражала. Миссис Макмастерс вечно на что-то жаловалась, хотя на самом деле уж кому-кому, но не ей было жаловаться. Она жила в милом доме, у нее были довольно приятный муж, дорогая обувь и три красивых сына. А еще горничная, повар и садовник, и последний приходил два раза в неделю, чтобы подстричь газоны и сделать «тяжелую работу». Имоджен не знала точно, что подразумевалось под этой «тяжелой работой», но, очевидно, что-то полезное.

Имоджен подбросила в руке палку и стала втыкать ее в землю перед собой. Она подражала своему отцу, когда тот вышагивал с тростью или зонтом. По правде говоря, если в руках у отца оказывались предметы, похожие на трость, он всегда держался так, словно пытался маршировать под звуки военного оркестра.

Имоджен стала напевать слова марша, которому отец научил ее еще в раннем детстве, и старалась шагать так, чтобы на словах «левой» или «правой» соответствующая нога опускалась на землю.

Хорошую работу бросил я! Левой!

Зато тебе-то как свезло! Правой!

Теперь она твоя, держись же за нее!

Левой, правой, левой, правой.

Хорошую работу бросил я! Левой…

Теперь она маршировала на удивление ритмично, а палка опускалась на землю с военной четкостью.

Имоджен открыла ворота сада и вошла, проследовав мимо аккуратных рядов однолетних кустарников и хорошо подстриженного газона. Поставив палку в угол отделанного плиткой крыльца, она вытащила из кармана своего бутылочно-зеленого жакета школьной формы ключ от входной двери. Открыла дверь и вошла в темную прихожую, вдыхая знакомый приятный запах мастики и воска, который смешивался с кисловатым запахом подгоревших овощей. А еще в доме чуть-чуть пахло собакой.

Хани – ее кернтерьер – вскочила ей навстречу.

– Привет, девочка, – сказала Имоджен, почесывая собачку за ее светлыми ушами.

Терьер прыгал у ее ног, радуясь тому, что Имоджен вернулась домой, и приглашая к игре.

– Не сейчас, Хани, – сказала Имоджен. – Я умираю с голоду.

Она свернула в маленькую столовую, которая примыкала к кухне. Имоджен слышала, как их горничная Хетти что-то фальшиво напевала около мойки. Имоджен открыла сухарницу, которую ее мать держала на шкафу для посуды, достала оттуда домашнее печенье и снова вернулась в прихожую.

– Мисс Имоджен, это вы? – крикнула Хетти с характерным ньюкаслским говором.

– Да, это я, – откликнулась Имоджен, уже поднявшись до середины лестницы.

– Не хотите ли чаю?

– Нет… нет, спасибо, – ответила Имоджен.

Она преодолела последние ступеньки, вошла в свою комнату и захлопнула дверь, которая закрылась с приятным щелчком. Собака тут же принялась царапаться в дверь и жалобно скулить, прося впустить ее. Имоджен зажала печенье зубами и открыла дверь. Не успела снова ее захлопнуть, как Хани уже запрыгнула на кровать и стала царапать шелковое стеганое одеяло с узором «индийский огурец» своими черными коготками.

– Ох, Хани… – проговорила Имоджен, ложась рядом с собакой. Она отломила маленький кусочек печенья и дала его Хани; та слизала с пальцев даже последние крошки, словно надеясь подольше насладиться этим сладким вкусом.

– Ложись. Вот так, молодец, девочка, – похвалила собаку Имоджен, откусывая рассыпчатое маслянистое печенье и глядя в окно на большой бук,