Однажды в лесу - Бибхутибхушон Бондопаддхай

мачты не было, и я изо всех сил барахтался, чтобы не пойти ко дну. Увидев Шотиша, я отвлекся от этих мыслей, потому что он сказал: «Куда идешь, Шотточо́рон? Пойдем посмотрим на изваяние богини в общежитии, навестим старое жилище. Еще будет музыкальный вечер, приходи. Помнишь Обинаша из шестого квартала, сына какого-то землевладельца-заминдара из Майменсинха? Он теперь известный певец, будет сегодня выступать. Даже прислал мне приглашение: иногда я делаю для их поместья кое-какие дела. Приходи, он будет рад тебя увидеть».

Лет пять-шесть назад, еще когда я учился в колледже, развлечения и веселье были пределом моих желаний; впрочем, и сейчас ничего не изменилось. Когда мы пришли в общежитие, я тут же получил приглашение пообедать — местные ребята, многие из которых были знакомыми из моей деревни, ни за что не хотели меня отпустить, и как я ни объяснял им, что, мол, концерт только вечером, что я успею поесть у себя и вернуться, они и ухом не повели.

А если бы повели, то этот праздничный день в честь богини Сарасвати я провел бы, соблюдая строгий пост, — после такого резкого письма управляющего поесть в своем общежитии жареных лепешек-лу́чи со сгущенным молоком едва ли удалось бы, особенно учитывая, что я не дал на них ни рупии, поэтому любезное предложение ребят было как нельзя кстати. Наевшись досыта, я наслаждался теперь музыкальным вечером и будто снова окунулся в беззаботные радости студенческой жизни, доступные мне еще три года назад. Разве станет кто-нибудь думать в такие минуты, получится ли у него найти работу, поджидает ли его угрюмый управляющий? Погрузившись в океан сладкозвучных тхумри[3] и киртанов[4], я забыл о том, что, если не погашу долг, с утра завтрашнего дня буду питаться воздухом. Музыкальный вечер закончился в одиннадцать часов. После мы разговорились с Обинашем. В студенчестве мы с ним возглавляли дискуссионный клуб и однажды даже пригласили Сэра Гуруда́ша Бондопаддха́я[5] председательствовать. Тема заседания была следующая: «Необходимость введения обязательного религиозного образования в школах и колледжах». Обинаш выступал за, а я был его противником. В результате горячих споров председатель принял мою сторону. С тех пор мы с Обинашем хорошие друзья, хотя это и была наша первая встреча после выпуска.

— Пойдем, я тебя подвезу. Ты где живешь? — спросил Обинаш. И, высаживая меня у ворот общежития, добавил: — Слушай, а приходи ко мне завтра в четыре выпить чаю. Я живу на Харингтон-стрит, 33/2. Смотри не забудь, запиши в блокнот.

На следующий день я отправился на поиски Харингтон-стрит и вскоре отыскал дом своего друга. Это было небольшое здание, окруженное садом. Ворота, охраняемые сторожем-непальцем, обвивали глицинии, на них висела табличка с именем Обинаша. Усыпанная битым красным кирпичом тропинка вилась к дому, по одну ее сторону зеленел газон, по другую — росли белые олеандры и манговое дерево. Под навесом стояла большая машина. Глядя на всё это, невозможно было усомниться в том, что дом принадлежит состоятельному человеку. Меня провели вверх по лестнице в гостиную. Обинаш приветливо встретил меня, и почти сразу же мы пустились в воспоминания о старых добрых днях. Отец Обинаша — зажиточный заминдар из Майменси́нха, но сейчас никого из домочадцев нет — еще в прошлом месяце все уехали в деревню на свадьбу его двоюродной сестры и до сих пор не вернулись.

Слово за слово, Обинаш спросил меня: «Ты-то сейчас чем занимаешься, Шо́тто?» Я рассказал, что раньше работал учителем в школе в Джорасанко, а теперь пока без дела, но, думаю, что к преподаванию больше не вернусь. Может быть, подамся в какую-нибудь другую сферу — как раз есть пара мест на примете.

На самом деле ничего у меня на примете не было, но мне не хотелось, чтобы Обинаш — сын состоятельного человека, семья которого владеет обширными землями, — подумал, будто я выпрашиваю у них работу, поэтому так сказал.

— Такому толковому человеку, как ты, конечно, долго искать работу не придется, — ответил он, немного подумав. — У меня есть одно предложение. Ты ведь изучал право в колледже, да?

— Да, даже сдавал экзамен, но к адвокатской практике душа не лежит.

— У нас есть лесные угодья в округе Пу́рния, около двадцати-тридцати тысяч би́гхов[6] земли. Там есть, конечно, сборщик ренты, но доверить ему управление такой большой территорией мы не можем, поэтому ищем надежного человека. Ты не возьмешься?

Знаю, что слух часто подводит нас, поэтому даже не сразу понял, что сказал Обинаш. Неужели работа, в поисках которой я уже год обивал различные пороги Калькутты, вот так, сама собой, нашлась в одно мгновение за чашкой чая?

Но сейчас главное — не потерять лицо. С невероятным усилием подавив чувство радости, я ответил ему с напускным безразличием: «О, вот как! Хорошо, я подумаю и позже отвечу. Ты завтра будешь дома?»

Обинаш был человеком простым и прямолинейным. «Оставь эти раздумья. Я сегодня же напишу отцу. Нам нужен надежный человек, а эти искусные управленцы — всё равно что воры. Нам бы вот такого, как ты, — образованного и толкового. Тридцать тысяч бигхов леса, да еще и живущие там люди! Разве такую работу поручишь кому попало? Мы с тобой не первый день знакомы, я тебя как облупленного знаю. Соглашайся, и я прямо сейчас напишу отцу и скажу подготовить тебе письмо о назначении».

2

Нет нужды подробно описывать, как я получил работу. Потому что цель этого рассказа совершенно другая. Если вкратце, то через две недели после нашей с Обинашем встречи я со своим багажом сошел на небольшой железнодорожной станции «Би Эн Дабл ю».

Зимний день клонился к вечеру. Всё вокруг устлала густая тень, на видневшиеся вдалеке ряды леса опустилась легкая завеса тумана. По обеим сторонам железной дороги раскинулись гороховые поля. Вдыхая их приятный, свежий аромат, доносимый прохладным вечерним ветерком, я подумал, что жизнь, которую я собираюсь начать в этом месте, будет совсем одинокой — такой же одинокой, как этот зимний вечер, эти бескрайние земли и виднеющиеся вдалеке синеватые полосы леса.

За всю ночь я проехал в буйволиной повозке больше тридцати миль и, даже когда взошло солнце, всё еще был в пути. Привезенные из Калькутты одеяла и прочее тряпье намокли под соломенным навесом повозки — кто же знал, что тут такой страшный холод! Тем временем виды вокруг полностью изменились, природа словно приняла иной облик: исчезли поля и зернохранилища, лишь изредка встречались небольшие поселения — вокруг один только лес, то густой, то редкий,