За гранью. Поместье - Джон Голсуорси

еще тихо плакала. Вид Бетти испортил настроение, и Марки захотелось самому завыть по-собачьи. Некоторое время он молчаливо смотрел на ее широкое розовое заплаканное лицо и, наконец, тряхнул головой. Икнув и колыхнувшись всем дебелым телом, Бетти подавила рыдания. Марки лучше не перечить.

Уинтон сначала зашел в спальню дочери, окинул взглядом опустевшее элегантное гнездышко с осиротевшим серебряным зеркалом и яростно крутнул маленький ус. Затем, в своей святая святых, не зажигая свет, присел у огня. Любой сторонний наблюдатель решил бы, что он спит, но на самом деле наводящее дремоту глубокое кресло и уютный огонь в камине унесли его далеко-далеко в прошлое. Какая досада, что сегодня пришлось пройти мимо ее дома!

Некоторые утверждают, что никакого родства душ не существует, что одно-единственное страстное увлечение не способно разбить сердце – по крайней мере, мужское. В теории, возможно, все это правда, но в действительности такие мужчины существуют – мужчины из разряда «или пан, или пропал», неразговорчивые и сдержанные, меньше всех ожидающие, что природа сыграет с ними злую шутку, меньше всех желающие сдаваться на ее милость, меньше всех готовые к зову судьбы. Кто бы мог подумать, включая его самого, что Чарлз Клэр Уинтон по уши влюбится, как только войдет в бальный зал Бельвуарского охотничьего общества в Грантеме в тот декабрьский вечер двадцать четыре года назад? Заядлый вояка, щеголь, превосходный охотник и знаток гончих, приобретший почти легендарный статус в полку своей невозмутимостью и вежливым пренебрежением к женщинам как мелочам жизни, стоял в дверях, не горя желанием танцевать, и оглядывал зал с видом, не предполагавшим в нем партнера, потому как и не старался произвести такое впечатление. И тут – о чудо! – мимо прошла она, и мир навсегда изменился. Что это было? Игра света, приоткрывшая весь ее характер в одном пугливом взгляде? Или же легкое плутовство ее походки, соблазнительная гармония ее фигуры? А может, то, как ниспадали на шею волнистые волосы, или тонкий, почти цветочный аромат ее кожи? Что именно? Она была замужем за местным помещиком, имевшим собственный дом в Лондоне. Как ее звали? Какая разница – она давно умерла. У нее не было никаких оправданий: муж ее не обижал, обычный, скучный брак без детей, длившийся три года. Муж – приветливый добряк, старше ее на пятнадцать лет, с некрепким уже здоровьем. Никаких не было оправданий! И все-таки всего через месяц после первой встречи она и Уинтон стали любовниками не только в мыслях, но и на деле. Случай, настолько выходящий за рамки всех приличий и его собственных представлений о чести офицера и джентльмена, что он даже не пытался взвешивать доводы за и против – «против» составляли подавляющее большинство. И все-таки с первого же вечера он принадлежал ей, а она – ему. Ибо каждый теперь думал только обо одном: как сделать, чтобы быть вместе? Если на то пошло, то почему они куда-нибудь не уехали? Нельзя сказать, что он мало ее уговаривал. И если бы она пережила рождение Джип, то, скорее всего, так бы и случилось. Однако перспектива поломать жизнь сразу двум мужчинам была слишком тяжким бременем для столь мягкого сердца. Смерть избавила ее от мучительного выбора. Есть женщины, в ком беззаветная преданность уживается с душевными сомнениями. Такие обычно наиболее притягательны, потому что способность принимать решения быстро и жестко лишает женщину загадочности, тонкого обаяния изменчивости и непредсказуемости. Хотя в ее жилах текла всего одна четвертая часть иностранной крови, она совершенно не походила на англичанку. Зато Уинтон был до мозга костей англичанином в своем восприятии официальных границ с любопытной примесью отчаянной импульсивности, способной вдребезги разнести формальный подход в одной области жизни и беспрекословно следовать ему в других областях. Никому не приходило в голову называть Уинтона сумасбродом – его волосы всегда были тщательно расчесаны на пробор, сапоги начищены до блеска; он был суров и немногословен, разделял и соблюдал все каноны благовоспитанности. И все же единственное страстное увлечение отдалило его от привычного мира – будто какого-нибудь нищего длинноволосого индуса. В любое время в течение того года, когда они были близки, Уинтон был готов рискнуть жизнью и пожертвовать карьерой ради единственного дня, проведенного вместе, но ни разу ни словом, ни взглядом не скомпрометировал свою любимую. Он щепетильно, с убийственной скрупулезностью заботился о ее чести и даже согласился помогать ей заметать следы, когда стало ясно, что она ждет ребенка. Эта плата за азарт была самым смелым поступком его жизни; даже сейчас память саднила, как гноящаяся рана.

В эту самую комнату, обставленную по ее вкусу, он пришел, получив известие о ее смерти. Здесь по-прежнему стояли те же стулья из атласного дерева, маленький, изящный яковетинский комод, старые бронзовые подсвечники с абажуром, диван – все это и тогда, и сейчас выглядело для жилища холостяка излишней экзотикой. На столе в тот день лежало письмо с вызовом в полк для участия в военной кампании. Если бы он знал, что ему предстоит вынести в поисках смерти в далеких краях, то предпочел бы покончить с собой прямо в этом кресле перед камином, кресле, хранящем святую память о ней. Во время непродолжительной войны Уинтону не повезло найти смерть – те, кто безразлично относится к жизни и смерти, редко погибают в бою. Он добился наград и чинов. Когда война закончилась, Уинтон вернулся к прежней жизни – с лишними морщинами на лице и рубцами на сердце: нес службу, охотился на тигров и кабанов, играл в поло, пуще прежнего травил лисиц гончими, – все это не подавая виду, неизменно вызывая настороженное, неловкое восхищение, которое мужчины испытывают к дерзким смельчакам с ледяным темпераментом. Еще более замкнутый, чем большинство людей его склада, он никогда не болтал о женщинах, но и не слыл женоненавистником, хотя подчеркнуто избегал женской компании. После шести лет службы в Индии и Египте Уинтон потерял кисть правой руки в атаке на дервишей и был вынужден выйти в отставку в звании майора в возрасте тридцати четырех лет. Долгое время ему претила любая мысль о ребенке, рожая которого, умерла его любимая. Затем в душе произошла любопытная перемена. За три года до возвращения в Англию он завел привычку посылать домой в качестве игрушек всякую всячину, подвернувшуюся на базарах. В ответ регулярно – по меньшей мере два раза в год – приходили письма от человека, мнившего себя отцом Джип. Уинтон читал эти письма и отвечал на них. Помещик был приветлив и дорожил памятью о