Вальс душ - Бернард Вербер

Эжени ловит взгляд отца, но тому не по себе, он как будто старается на нее не смотреть.

– Нельзя терять времени. Рене, ты должен поделиться с нашей дочерью нашим тайным знанием. Она готова. Пускай узнает, что такое V.I.E.

– Что еще за V.I.E.?..

Мелисса поворачивается к мужу.

– Расскажи ей все, Рене. Научи ее. Так, чтобы она сама смогла узнать, как силы мракобесия орудовали в былые времена. И сделать вывод, как победить их теперь.

Ее дыхание опять становится прерывистым. Эжени помогает ей опустить голову на подушку. Мелисса набирает в легкие побольше воздуху и говорит:

– Заруби себе на носу, дочка: необходимо понять прошлое, чтобы найти ключи к эффективным действиям в настоящем. Надо остановить первый пожар, с которого начнется Апокалипсис. Это осуществимо. Еще осуществимо… если понять, почему все началось… почему начинается снова…

У нее такой воодушевленный, такой самоуверенный вид, что Рене и Эжени не смеют ее прервать.

– А еще… Последнее, что тебе надо знать, милая. Тебе понадобится любовь. Настоящая любовь. Не банальная, не для самоутверждения, просто чтобы не быть одной. Я говорю о любви к тому, для кого ты предназначена: одного его ты будешь дополнять.

Она смолкает, но совсем ненадолго, чтобы отдышаться.

– Не сомневайся: у тебя обязательно есть на свете родственная душа. Стоит вам найти друг друга, и ты обретешь полноту. После этого твоя способность действовать вырастет вдесятеро. Ты легко узнаешь эту свою… родственную душу, надо всего лишь…

Мелисса Толедано умолкает на полуслове. Глаза закрываются, ее голова клонится на бок.

– Мама!

На экране монитора вытягивается сплошная красная линия. Раздается пронзительный сигнал.

Тут же сбегаются санитары. Эжени и Рене приказано покинуть палату. Стоя в коридоре, отец и дочь слышат голоса врачей и медсестер, вместе старающихся снова запустить сердце Мелиссы.

Возобновляется звук кардиомониторинга, на глазах у растерянных Рене и Эжени Мелиссу куда-то увозят.

Они молча возвращаются в палату. Через некоторое время приходит врач. На его халате бейдж с именем: профессор Ганеш Капур. И специализация: онкология. Он – само спокойствие. Представившись, он объясняет:

– Я осмотрел мадам Толедано сразу по поступлении. Сейчас проводятся дополнительные обследования. К сожалению, есть основания опасаться, что ее состояние хуже, чем я полагал. Мы ввели ее в искусственную кому, чтобы получить время на поиск самой эффективной для ее случая терапии.

Рене тяжело опускается в гостевое кресло, он совершенно ошеломлен. Эжени старается быть любезной.

– Что вы нашли?

– Опухоль.

«Ты умираешь»[2]. Так Эжени думает, едва слышит ответ врача. Отец учил ее, что в этимологии и в звучании слов можно найти признаки скрытого смысла.

– Ей больно? – спрашивает Рене.

– Сейчас она под действием морфина.

Эжени слышится «mort fine»[3]. «Плохая примета», – говорит она себе.

– Где опухоль? – спрашивает Рене.

– В сердце. Мы найдем подходящее лечение, но спешка противопоказана. Врачи – не фокусники. Сначала приходится изучить множество параметров, потом ломать над ними голову и только потом принимать решения, определяющие судьбу наших больных. Сейчас главное – ожидание.

Профессор Капур натягивает на нос медицинскую маску и покидает палату. Наверное, его ждут в операционной.

2.

Стена в гостиной ее родителей так плотно увешана масками, что, можно подумать, не она их изучает, а они ее. Эжени Толедано умеет отличать японские маски от венецианских, а те и другие – от африканских. Некоторые улыбаются, но в кое-каких улыбках читается насмешка. Есть маски, которые, наоборот, хмурят лбы, как будто сейчас будут ее отчитывать. Есть печальные, есть свирепые, есть радостные, есть с застывшей вежливой улыбочкой.

Квартира на набережной Сен-Мишель роскошна: лепнина под высоченным потолком, паркет диагональными рядами, целых три гостиных. Окна выходят на Сену. Девушка любит это место, хотя выросла она не здесь. Родители купили эту квартиру всего несколько лет назад, вскоре после того, как она зажила самостоятельно. С тех пор всякий раз, приходя к ним в гости, она находит новые необычные предметы, добытые Рене и Мелиссой в поездках, – особенно маски, к которым так неровно дышит отец.

– Что за тайное учение, о котором говорила мама? – спрашивает она, не отрываясь от масок.

Рене кладет телефон – он заказывал пиццу.

– Не хотел с тобой об этом говорить… думал, ты еще не готова.

– Теперь у тебя нет выбора, – отзывается Эжени и садится в кресло.

Отец садится недалеко от нее и, прежде чем заговорить, тяжело переводит дух.

– В свое время я освоил психологический прием, известный под названием «регрессивный гипноз». Его цель – исследовать наше отдаленное прошлое. Меня обучила ему гипнотизерша Опал Этчегоен, дававшая в Париже представления. Ее учение позволило мне побывать, или вообразить, что побывал, во многих своих… прежних жизнях.

Эти последние слова Рене выдавливает как бы нехотя. Эжени удивленно вскидывает бровь…

– Да, знаю, это может показаться немного странным, особенно в моем исполнении. Сперва я тоже был настроен скептически. Но постепенно меня убедил собственный опыт, я даже поставил свой номер на ее театральной барже «Ящик Пандоры».

– Почему ты не хотел мне об этом рассказывать?

– Так решили мы с твоей матерью – хранить тайну. Лично я боялся, что ты посчитаешь меня блаженным. Слишком… иррациональная тема. Признаться, эти эксперименты, смахивающие на фокусы, навлекли на меня кучу неприятностей. Но я все равно продолжал совершенствоваться, чтобы лучше овладеть этой медитацией в сопровождении.

– Ты и маму этому научил?

– Да, а еще твоего деда Александра. В то время мне было невдомек, к каким последствиям это может привести…

Эжени не ждала таких откровений. Немного сбитая с толку, она встает и возвращается к маскам, молча разглядывает их одну за другой, некоторые ощупывает.

Родители всегда казались ей людьми немного не от мира сего. То, что оба – преподаватели Сорбонны, всего не объясняет. Конечно, в их разговорах постоянно звучала их общая одержимость прошлым. Они часто вспоминали свои путешествия и экзотические места, в которых они побывали и с тех пор считали для себя определяющими. Дед Эжени по материнской линии, бывший президент Сорбонны, тоже профессор истории, отличался – и отличается до сих пор – тем же пристрастием к историческим изысканиям. Причем их разговоры о Средних веках и Ренессансе, насыщенные невероятными живыми подробностями, нередко создавали у Эжени ощущение, что они обсуждают древность так, будто сами там прогуливались или проводили там выходные…

Сначала это ее озадачивало, а потом она сказала себе, что родители и дед просто одержимы своим ремеслом и что такой бурный