Последняя любовь бабы Дуни - Алина Бронски

так сказала. Я в это не верю. То есть верю в небо над головой, но понимаю, что наши мертвые не там. Маленькой девочкой уже не верила, что в облака можно кутаться как в пуховое одеяло. Я верила, что их можно есть, как сахарную вату.

Наши мертвые среди нас, порой они даже не понимают, что умерли и что их тела гниют в земле.

Черново — небольшое село, но у нас тут есть свое кладбище, потому что в Малышах наши трупы принимать не хотят. Сейчас в администрации обсуждают, нужно ли для погребения черновчан в Малышах предписать свинцовый гроб, поскольку зараженная материя даже неживая продолжает облучать. А пока что у нас временное кладбище на месте, где сто пятьдесят лет назад была церковь, а тридцать лет назад — сельская школа. Кладбище скромное, с деревянными крестами, и вокруг некоторых могил даже оградки не стоят.

Если меня спросить, то я вообще не хочу, чтобы меня хоронили в Малышах. После аварии на АЭС я, как и почти все, уехала. Шел 1986 год, и вначале никто не понимал, что случилось. Потом в Черново приехали ликвидаторы в защитных костюмах и с трещащими приборами — с ними они туда-сюда ходили по главной улице. Началась паника, семьи с маленькими детьми первыми собрали пожитки, скатали матрасы, запихнули в заварочные чайники носки и украшения, привязали мебель к багажнику на крыше своих драндулетов — и вот их след простыл. Нужно было спешить, потому что авария произошла не накануне, но никто не сказал нам о ней вовремя.

Я тогда была еще очень молода, чуть старше пятидесяти, но детей в доме уже не было, так что я особо не тревожилась. Ирина училась в Москве, Алексей ушел в поход на Алтай. Я покинула Черново одной из последних. Помогала знакомым распихивать одежду по мешкам и вскрывать половицы, под которыми были спрятаны деньги. Честно говоря, я не понимала, почему вообще должна куда-то ехать.

Егор затолкнул меня в одну из последних машин, которую прислали из столицы, и сам втиснулся рядом. Он заразился паникой, как будто его яйцам предстояло произвести еще много детей и, следовательно, их срочно надлежало доставить в безопасное место. Хотя вяло и пусто у него было не только ниже пояса — уже давно из-за пьянки. Новость о реакторе временно лишила его рассудка — Егор хныкал о конце света и действовал мне на нервы.

У меня дома нет большой кастрюли, я ведь живу одна с тех пор, как вернулась. Гости в очередь не выстраиваются. Я никогда не готовлю с запасом, каждый день свежее, только борщ много раз разогреваю: он, когда пару дней настоится, вкуснее.

Я достаю из шкафа самую большую кастрюлю из тех, что там можно найти. Ищу подходящую крышку. За годы у меня накопилось много крышек, и все не подходят как следует, но меня устраивают. Я отрубаю петуху голову и лапы, которые пойдут на суп, а гузку отдаю кошке. Кладу петуха в кастрюлю, туда же голову и лапы, очищенную морковку из огорода и лук с шелухой, чтобы бульон получился золотистый. Лью из ведра колодезную воду так, чтобы она полностью покрыла содержимое. Бульон получится жирный, блестящий и питательный.

Когда произошла авария, я причислила себя к тем, кто легко отделался. Дети в безопасности, муж так и так долго не протянет, да и тело мое уже всякое повидало. В принципе, терять мне было нечего. Я была готова умереть. Работа научила меня всегда держать в голове этот вариант, чтобы однажды не застали врасплох.

До сих пор каждый день поражаюсь, что я еще здесь. И через день задаюсь вопросом: вдруг я одна из тех мертвых, кто слоняется по округе и не хочет мириться с тем, что имя уже выбито на могильной плите. Кто-то уже должен им сказать, но кто ж осмелится. Я рада, что мне больше никто не высказывает свое мнение. Я уже все видела и ничего не боюсь. Смерть может приходить, но, чур, вежливо.

Вода в кастрюле бурлит. Я сворачиваю огонь, беру с крючка черпак и начинаю снимать с краев кастрюли толстый слой серой пены. Если бы вода продолжала кипеть, то пена разделилась бы на маленькие кусочки и пошла по всему бульону. В поварешке пена выглядит мутной и неаппетитной, как свалявшаяся туча. Я выливаю ее в кошачью миску. Кошки еще неприхотливее, чем мы. Это дочь кошки, которая жила в моем доме, когда я вернулась. Она была хозяйкой, а я гостьей.

В округе сел немного, и они заброшены. Дома стоят, но стены косые и тонкие, а крапива достает до крыши. Даже крыс там нет, потому что крысам нужен мусор, свежий жирный мусор. Крысам нужен человек.

Вернувшись, я могла занять любой дом в Черново. Я выбрала свой старый. Дверь была открыта, газовый баллон использован всего наполовину, в нескольких минутах ходьбы колодец, да и огород еще был узнаваем. Я пропалывала крапиву и подрезала ежевику, несколько недель только этим и занималась. Мне было ясно: огород необходим. Марш-броски до автобусной остановки и частые долгие поездки в Малыши я себе позволить не могу, а есть нужно три раза в день.

С тех пор я возделываю треть огорода. Мне хватает. Если бы была большая семья, то расчистила бы его целиком. Я пожинаю плоды того, что обо всем позаботилась до аварии. Теплица — творение рук Егора, я собираю огурцы и помидоры на неделю раньше остальных. У меня растет зеленый и красный крыжовник, красная, черная и белая смородина. Кусты старые, так что осенью я их предусмотрительно подвязываю, чтобы они пустили новые ростки. На участке две яблони и изгородь малины. Земля здесь плодородная.

Суп томится на медленном огне. Пусть покипит два, а лучше три часа, пока старое мясо не размякнет и не отделится от костей. Тут как у людей: старое мясо так просто не отходит.

Аромат куриного супа будоражит кошку. Она, мурча, ластится к ногам и трется об икры в толстых шерстяных чулках. Я замечаю, что старею, поскольку все время мерзну. Даже летом теперь без шерстяных носков из дома не выхожу.

Кошке скоро рожать, отдам ей потом петушиную кожу и хрящи. Иногда кошка ловит жуков и пауков. У нас в Черново пауков много. После аварии вредителей стало больше. Год назад приезжал биолог, фотографировал паутину в моем доме. Я ее не убираю, хоть Марья и говорит, что я неряха.

Старость хороша тем, что ни у кого не нужно спрашивать разрешения