Весна на Луне - Юлия Дмитриевна Кисина

— А злодеи, как же с ними?

— Они тут со всеми примирились. И если не хочешь, можешь с ними не разговаривать. Иногда мы тут и Гитлера встречали, но он совсем изменился. Он очень милый и тихий, как роса.

— А Сталин?

— Да вон он там с девушкой хромой в шахматы играет.

И правда, Сталин там тоже молодой, с только что проступившими щеточкой усами, и улыбается. Потом пришли из-за угла новички — тоже знакомые. И они ведь поначалу не понимали, где оказались. У них на лицах были еще признаки гнева, но вскоре они рассеялись.

— Жаль, что мы сразу здесь не рождаемся, на том свете, — сказала я, — а если бы мы здесь рождались, в нас кипели бы все соки и гнева было бы здесь не меньше. А любовь — можно здесь влюбиться?

— Нет, разумеется, не в том смысле. Но мы здесь и так все по уши влюблены. И влюблены мы все друг в друга.

— А если я захочу отсюда вон?

— Тогда ты просто уснешь.

И мне понравилось на том свете, в городке из ракушечника, и больше уже никогда не хотелось оттуда вон.

Голубой кулак

Тогда на Десне как-то прямо с утра моя мать решила пугать меня Богом и прилаживать Его к моему воспитанию. Был солнечный день. Мы сидели на берегу, от воды поднимался запах прели. Обычно я играла с другими детьми, строя башни из речного песка. Вокруг нас жужжал совет матерей, и мы — дети — ринулись в воду. Ну и весело же мы там плескались. И луга, и деревья, и небо вокруг нас говорили о том, что мир круглый и звонкий, как мяч, что бедность, одиночество, старость и незнакомые преступные мужчины с карманами, полными леденцов, о которых говорят взрослые, — лишь средство для нашего воспитания. А брызги воды только и звенели, как цимбалы на деревенской свадьбе.

В воде мы как-то засиделись, и мелкие наши конечности стали мерзнуть, а кожа покрылась пупырками, но и это не выгнало нас из волшебной речки. И сколько ни кричали родители наши, чтобы мы выходили, мы пропускали все их слова мимо ушей, пока — руки в боки — моя мать не встала на берегу и не провозгласила громким и грозным голосом, что если я — слова были обращены именно ко мне, — если я сейчас же не выйду из реки, то кару она переложит на Бога.

— Бог тебя накажет, и ты никогда не вырастешь! — вот как это звучало.

Но и на мать, и на Бога было мне наплевать в моем беззаботном ребячьем всесилье. И вдруг небо посерело, точнее, налилось лиловой тяжестью, опустилось, и пляжники с воплями «гроза» стали суетливо собирать ребятню и бутерброды. Тогда и я маленькой проворной курицей выпорхнула из воды, дрожа от серебряного озноба и стуча зубами от дикой радости непослушания.

— Вот видишь — приговор свершается! — провозгласила моя мать и указала на небо.

Уж не знаю, как я там, путаясь в своей юбочке, успела вытереться насухо и напялить на себя полотенце. Потом уже мы шагали через поля человеческой многоголосой путаной гусеницей пляжных беженцев. А в это время небо стянулось вокруг нас металлическим грозным обручем. Откуда-то издалека, с окрестных полей, над соломенными и белыми деревнями пронесся многоступенчатый грозовой залп. В налившихся кустах дикой малины засвистали черти. Трусливо прижались к земле прибрежные ивы. «Мины» — коровий навоз — в предвкушении грозы заблагоухали еще ароматней и крепче, и лужи стали покрываться такой же гусиной кожей, как и мы, продрогшие, пересидевшие в воде дети.

— Вот ты и добилась своего, — протрубила мама, волоча меня за руку и указывая в небо.

И я увидела, как тучи в небе задвигались наподобие одеяла, в котором кто-то запутался ногами. Поначалу я даже не поняла, что там в небе происходит и почему надо смотреть вверх.

Там Бог, — строго продолжала мать, — Он гневается.

— Но ведь это просто грозовые тучи, — дерзко возразила я, — и никакого Бога нет!

В этот момент тучи стали раздвигаться, будто тот, кто запутался в облачном одеяле, справился наконец с упрямой тканью. И вдруг, прорвав ее, сверху медленно высунулся огромного размера кулак.

Кулак этот был больше гор, больше заливных лугов и больше самой земли. Он был абсолютно голубого цвета, и был грозен, и предназначался он персонально мне. Кулак двигался вверх и вниз, не уставал и был совершенно реален! Кулак заметили все, или мне так, по крайней мере, показалось. На минуту толпа остановилась. На меня устремились настороженные или, скорее, укоризненные взгляды.

— Вот! — самодовольно подтвердила мать.

Потом захлестал жестокий дождь и скрыл от меня этот грозный кулак. Я помню только, как, не разбирая дороги, мы бежали среди кочек, как беженцы от воздушного налета, скользили по коровьим пахучим «минам», падали, поднимались и в страхе бежали дальше. Уж не знаю, как мы добрались до нашей деревни, в которой снимали хату, только сердце мое бешено колотилось.

После этого мне больше никогда так и не довелось увидеть Бога, сколько я Его ни гневила в надежде на новое появление.

Махараджа мячей

— Он очень достойный человек.

— Он проходимец.

— Нет, он не проходимец.

— Ну, тогда жулик.

— Не жулик.

— Когда-нибудь он сядет.

— Не сядет.

Наконец я догадываюсь, о ком речь. Речь идет о «жареном смехе», точнее, о дяде Володе, школьном товарище моего папы, том самом, который во всех обстоятельствах жизни носит белоснежную вышиванку, а однажды даже пришел в шароварах, как Тарас Бульба. Дядя Володя — адепт царства свободного духа, проводник неудержимой свободы и раб счастья. Еще дядя Володя — завхоз футбольной команды «Динамо Киев», то есть главный человек на всей Укране. А Украина больше Франции, так что он мог бы запросто стать президентом Франции или еще какого-нибудь маленького государства, и даже, может быть, и большого!

В раннем детстве я думала, что он живет на стадионе, прямо на складе, рядом с футбольными мячами, которые пахнут свежей свиной кожей тех самых свиней головы которых я видела на базаре.

И жил он как шах из Аравии, как махараджа из Джайпура, как вельможа и бог — так я думала поначалу, но потом оказалось, что он живет в самом