Цеце - Клод Луи-Комбе

жизнь, окажется, что они чудовищно пусты, я предчувствую это, мои пальцы будут необитаемы... И тогда все силы любви возопят во мне о своем страдании. Моя плоть, бывшая доселе одним необъятным ожиданием, станет всего лишь криком одиночества... и крик этот во мне уже поднимается, я чувствую, как он вострит в пылающем узле, где смешиваются душа и тело, свою вертикаль... Рот... то, что было мне ртом, открывается наконец масштабам моего бытия... Зреющий в нем вой отметет с моим последним выдохом всякую надежду быть услышанным.

Что может быть совершеннее.

II

Никто не свят, если оставляет след...

Дао

Окна до странности прозрачны. Можно подумать, что в них просто нет стекол. Кажется даже, что пейзаж, который виден за ними, не отделен от комнаты никакой зоной плотности и помутнения. Скорее уж можно счесть, что пейзаж составляет часть комнаты, что он прямо в ней, хотя на самом деле его в ней нет — ибо о какой комнате пристало бы говорить, будь пейзаж действительно повсюду? Но не вызывает никаких сомнений,что имеется место, являющееся комнатой, — причем этот термин следует понимать в самом что ни на есть общем смысле и было бы даже естественнее говорить не о комнате, а о помещении, учитывая, что речь, по всей видимости, идет о пустом пространстве, ограниченном единственно очень высокими окнами без занавесок, из которых открывается пейзаж, но так своеобразно, что, несмотря на всю абсурдность подобного предположения, скорее кажется, будто это пейзаж простирается внутрь помещения. Тут есть своего рода трудность. Но, не пытаясь свести ее на нет и не претендуя на ее разрешение, как не подумать о том, что с неуютной для рассудка ситуацией вполне можно свыкнуться, — так, впрочем, поступают и в ситуации, мучительной для тела, причем до того удачно, что с течением времени перестают испытывать какие-либо неприятные ощущения. В любом случае, нужно отчетливо представлять себе, скорее в отношении использованных в предложении слов, чем какой-то осязаемой реальности, что существует некое пустое место, которое можно отнести к категории комнат или помещений (жилых), и что существует пейзаж, который, не смешиваясь с пространством комнаты, разворачивается здесь весь целиком, в бесконечном многообразии случайностей, характеризующих, если присмотреться поближе, любой, даже самый банальный пейзаж. А также надо представить себе, что пустота комнаты повсюду бросается в глаза и, стало быть, соразмерна по масштабам пейзажу, но, в то время как можно было бы ожидать, что комната и пейзаж находятся в отношении исключения, здесь речь идет об отношении включения. Ошибка, очевидно, состоит в ожидании чего-то. Такая позиция предполагает в действительности, что настоящее устанавливается в рамках определенной соотнесенности с предшествующим и последующим. Но всё же кажется, что желание вывести настоящее из прошедшего и представить его как бы чреватым будущим уводит в сторону от основной черты мгновения, а именно его неуместности. Если жизнь не столь уж странна, то потому, что наша память и наша способность к предвосхищению устанавливают своего рода временной цикл, постоянно подменяющий собой настоящее. Напротив, если оставить настоящее длиться так, чтобы, кроме него, ничего не оставалось, у самых что ни на есть неприметных реалий было бы время раскрыть свою подноготную в самом необычном свете, и может статься, что тогда, в грандиозной приостановке действия, удалось бы получить доступ к миру совершенно неслыханного опыта. Но опять же его следовало бы не ждать, а только вбирать, не противясь, а целиком и полностью примиряясь. Впрочем, именно на эту мысль наводит связь, столь же тесная, как между двумя словами в пределах одного предложения, связь комнаты и пейзажа, пустого пространства и пространства, реализованного пейзажем, пусть даже, в очередной раз, самым банальным или, в данном случае, самым суровым, самым пустынным. Ибо пейзаж, который протянулся через пустую комнату, пейзаж, который всё же трудно назвать бесконечным, поскольку в качестве горизонта он ограничен линией, навязанной бессилием зрения или безразличием вкуса, — пейзаж этот, стало быть, поразительно бесплоден. Просто земля, выжженная засухой, серая каменистая почва, запятнанная кое-где более светлыми или более темными участками, которые позволяют предположить, что составляющие поверхностный слой почвы минералы затронуты обезвоживанием не одинаково. Поверхность, придется довольствоваться этим термином, ибо вряд ли можно предположить, что́ находится здесь на глубине. Вообще говоря, следует воздерживаться от предположений, которые приходят в голову по поводу глубины вещей или скрытого смысла событий, — по упомянутой выше причине, а именно, что настоящее должно завязываться только на самое себя. Следовательно, не надо предаваться размышлениям о том, что не проявляется в пейзаже объективно. При всей его скупости, аспекты пейзажа достаточно разнообразны, чтобы задержать на себе внимание. Среди них, например, сравнительно сложная игра красок. Речь, само собой, идет только о сером, белом и черном. Но эти цвета даны скорее как границы. Если приглядеться поближе, задействована вся гамма серых, белых и черных тонов. Таким образом, не обходится без самой настоящей вариации оттенков, и в результате то, что, казалось бы, застыло раз и навсегда в одном из этих трех окрасов, не перестает изумлять своей изменчивостью. Можно, пожалуй, даже сказать, что белое, например, переходит в черное или серое, не переставая быть белым, как не перестают быть серым или черным остальные цвета или, по крайней мере, не перестают придерживаться границ, обозначенных словами серое или черное. И так обстоит дело с каждым из трех терминов: белое, серое и черное постоянно взывают друг к другу и друг другу вторят, что сообщает почве своего рода напряжение, а каждой интерференции цветов — предельную концентрацию энергии. И посему то тут, то там попадаются зоны, чей почти невыносимый блеск ранит глаз. Можно было бы даже подумать, что имеют место явления диффузии и ретракции света, ибо, само собой, трудно представить, чтобы некое световое излучение исходило из-под почвы. Нужно признать, что обе интерпретации в равной степени затруднительны, ведь в первом случае не заметно никакого источника света: то, что можно было бы по аналогии назвать небом, характеризуется здесь как раз его полным отсутствием; здесь подошло бы представление о некоем негативном пространстве; так или иначе, солнца тут нет и в помине. Во втором случае столкнувшийся с этой проблемой рассудок смущает тот факт, что нет никаких доводов к тому, что почва представляет собой нечто иное, нежели поверхность как таковую. Постулировать внутреннее измерение, глубину, складывающуюся, к примеру, из наложения слоев, тем более утверждать существование какого-то энергетического ядра, испускающего фильтруемый многосоставной толщей почвы ослепительный свет, который