Тишина. Выбор - Юрий Васильевич Бондарев

И он застонал во сне, очнулся, открыл глаза, испытывая смутное состояние молодой, неизбывной радости, молодой надежды, той своей бесконечной влюбленности, похожей на счастливую гибель, и спазма сдавленных рыданий мешала ему дышать, как когда-то очень давно, в снежную и метельную полночь его далекой юности.

— Маша, — позвал он ее тихо из темноты, тускло отсвечивающей красками картин, и, не услышав ответа, зная, что ее нет здесь, проговорил шепотом: — Маша, я люблю тебя… Что же мне делать, Маша?..

Стояло глухое безмолвие в потемках мастерской.

За окном влажно шумел и шумел деревьями ветер, по карнизам звонким непрерывным дождем стучала капель, зеленая весенняя одинокая звезда дрожала на мокром стекле, и было три часа самого пустынного и безнадежного времени мартовской ночи.

ВБЛИЗИ И ВДАЛИ ОТ ВОЙНЫ

Почему «Тишина» и «Выбор»? Почему, например, не «Берег» и «Выбор» — они и по времени написания и по некоторым внешним (тематическим и композиционным) признакам ближе друг к Другу, в то время как «Тишина» совершенно четко выстраивается в ряд с повестями «Батальоны просят огня» и «Последние залпы»?

Согласимся: возможны и тот и другой варианты, возможны и иные. Все дело, видимо, в том, что повести и романы Юрия Бондарева так внутренне связаны между собой, так пронизаны общею идеей нравственного выбора, что почти в любом соединении, в любой расстановке они корреспондируют друг с другом как части какой-то одной, главной книги.

У Бондарева, кстати, есть свои определения Главной книги, одно из них говорит, что это необычный взлет души и вместе исповедь писателя и его поколения. Это книга самой большой помощи людям, это безоглядная искренность перед миром: смотрите, я раскрыт перед людьми, я воюю и борюсь за добро, я хочу вам помочь…

Не знаю, считает ли так сам Юрий Бондарев, но мне представляется, что все его повести и романы — это части Главной книги, которую он пишет всю жизнь, книги Поколения, которого сейчас уже почти нет, — Поколения павших — защитников Отечества, рожденных в начале 20-х годов. Об этом поколении сказал поэт Федор Сухов: «Нас все меньше и меньше, нас почти никого не осталось…»

За отметкой «почти» — Юрий Бондарев, год рождения 1924-й, фронтовик, защитник Сталинграда, писатель, поставивший своей целью «как можно полнее и подробнее… рассказать о своем поколении», убежденный в том, что в душевном опыте, в сознании, в характере этого поколения запечатлелись все основные идейные, нравственные и психологические драмы глобального катаклизма, каким явилась вторая мировая война.

Не случайно поэтому первый большой успех писателю принесла повесть «Батальоны просят огня» (1957). Это было смелое, неожиданное для военной прозы произведение, в нем, на фоне смертоубийственной сшибки двух миров, с полной серьезностью, с душевным волнением Бондарев заговорил о человечности и справедливости. Здесь же, впервые, он вывел на авансцену великой битвы ее главных действующих лиц — своих сверстников, своих любимых артиллеристов — капитана Ермакова и старшего лейтенанта Кондратьева. С этой повести вступил в силу важнейший творческий принцип Бондарева: «Написанное должно стать не только твоей правдой, но правдой всех». С этой повести начинается Главная книга писателя, книга Поколения павших. С этой повестью Юрий Бондарев вступает в тень великих предшественников как законный наследник и продолжатель традиций русской классической литературы. Вступает в тень, чтобы светом своего опыта и таланта размыть ее очертания, встать рядом.

Офицеры Юрия Бондарева не однажды возвращают нас мыслью к Андрею Болконскому, Пете Ростову, капитану Тушину, есть в их характерах, в их нравственном кодексе черты общности. В следующей повести — «Последние залпы» — писатель еще ближе подошел к Толстому, вглядываясь во внутренние мотивы поведения, поступка персонажа, подступая к нравственно-философской сущности жизни или, более конкретно, к нравственно-философской сущности войны и отношения людей друг к другу на войне, осмысливая ценность человеческой жизни, изменчивость категорий добра и зла в условиях войны.

Есть ли, может ли быть на войне добро в чистом виде? Вот вопрос, который раскрывает содержание внутренней жизни капитана Новикова, молодого командира, воспитанного в традициях революционного гуманизма, видящего в человеке величайшую ценность мира и в то же время вынужденного обстоятельствами то и дело посылать людей туда, «откуда никто не возвращался!».

Можно ли представить себе более драматическую внутреннюю коллизию!

Раз задавшись этими вопросами, воспарив над раскаленной лавой жизни, Бондарев уже и не помышляет о том, чтобы изменить творческое поведение, успокоить взыскующую к истине душу.

Не приходит это успокоение и в «Тишине», первом и при том «мирном» романе Бондарева. Если предприимчивый, ловкий Константин Корабельников довольно быстро приспосабливается к обстоятельствам послевоенного быта с его продовольственными карточками, лимитами, коммерческими магазинами, Тишинским рынком— этим горьким порождением войны с ее нехватками, дороговизной, бедностью, — то Сергей Вохминцев, бывший капитан-артиллерист, человек более тонкой душевной организации, еще не может обрести уверенности в себе, душевного покоя.

Оказавшись дома, в послевоенной Москве 1945-го года, в милом родном Замоскворечье, он наслаждается тишиной и скромным комфортом мирной жизни, возможностью принять душ, закурить, валяясь утром в постели, смотреть на крошечных котят, на то, как сестра растапливает печку и как уютно потрескивают в ней дрова… Бондарев с такими живописными подробностями, с такой свежестью восприятия все это показывает, как может, наверное, показать тот, кто сам ощутил этот резкий переход от грохота и гула войны, от ее походного быта, ночных тревог, от гибели боевых друзей, от крови и пожарищ к тишине морозного замоскворецкого утра, солнечным бликам на стене комнаты, к теплу и чистой постели.

Но жизнь казалась Сергею неопровержимо прекрасной лишь в моменты тех, долгое время не испытанных им маленьких наслаждений, которые целиком и прочно связывались с мирной жизнью, с детством и навсегда милым Замоскворечьем. Одни они не могли поселить покоя в душе.

«Вечером или особенно декабрьскими мглистыми сумерками, когда фонари горели в туманных кольцах, это чувство полноты жизни исчезало, и боль, странная, почти физическая боль и тоска охватывали Сергея. В доме и во дворе, где он вырос, его окружала пустота погибших и пропавших без вести: из всех довоенных друзей в живых остались двое».

Война, это великое бедствие в жизни народа, преследует людей, так или иначе вовлеченных в ее кровавую орбиту, целые десятилетия, об этом мы сейчас можем говорить, имея горький опыт. Но как же она безжалостна была к нам сразу после ее окончания, как преследовал, внушал ужас ее злобный оскал…

Если