На рассвете - Игорь Семенович Чемеков

«очищать районную атмосферу». А у меня еще не иссякли надежды на Костожогова. Дело в том, что он — явление противоречивое, потому и каждый, кто с ним познакомится, имеет свой особый взгляд на его дела. Давайте-ка еще устроим одну неторопливую квалифицированную проверку, подошлем в Горелое «свежие глаза». Есть у нас толковый товарищ в сельхозотделе, Братов его фамилия. Вы ему, разумеется, своих мнений и намерений не высказывайте. Пусть самостоятельно разбирается. Доложит нам, мы здесь тогда хорошенько подумаем.

— Пожалуйста, Присылайте. Братова так Братова.

Часть вторая

1

Здесь скоро проляжет асфальтовое шоссе. А пока что по широкому песчаному междулесью виляет маетный путь. Водители, в поисках где поровнее, прорезают все новые и новые колеи. Донельзя изухабив один отрезок, забрасывают его и пробивают очередной замысловатый зигзаг в объезд колдобин.

Наконец, оставив позади расхлюстанную низину, дорога забирает на изволок и становится вовсе нетряской. Видны следы недавней работы грейдера. Лес отступает дальше. Зато по обе стороны пути возникают плотные заборы из трехметровых горбылин с заостренными концами. Над заборами поколыхиваются макушки березок и тополей молодой лесополосы.

Илья Павлович Братов смотрит во все глаза: что это за зона такая?

Ага, вот в заборе разрыв. Ворота. Мелькнул фронтон кирпичного здания с выложенным белым камнем годом постройки: 1952. И по другую сторону тоже разрыв. Тоже ворота, распахнутые настежь. Успеваешь разглядеть автовесы и въезжающий на них самосвал с кукурузной сечкой из-под комбайна.

Над купами старых ветел неожиданно выплывает высокая водонапорная башня. Красавица! Темно-красная, в тройной узорчатой опояске белокирпичных карнизов. И на ней глазастая цифра: 1953.

Плотина, обсаженная тонкостволыми голенастыми ракитками. Светлая зыбь пруда, окаймленная буйным лозняком, а над кустами подымается ступенчато дружное густолесье. Цепочка зеркально чистых гусей устремилась от берега наискосок — к другому.

А вот и сельская улица. От дома к дому, с разрывами против калиток и въезжих ворот, тянется новая ограда. Высокий цоколь ее и столбы оштукатурены и побелены. Каждый столб увенчан синим шаром. От столба к столбу — штакетные дуговые решетки, ярко-зеленые, схваченные оранжевыми планками… Фундаментально. Однако крикливо-пестро…

Один угол площади возглавляет длиннокрылое одноэтажное здание, построенное «глаголем», с широким колончатым подъездом, напоминающим театральный. На фронтоне подъезда опять-таки цифра: 1960. Вплотную к зданию пристроены широченные каменные ворота с двумя калиточными проемами и одним проезжим. Верх этих триумфальных врат изукрашен фигурными столбиками, пирамидками, шлемообразными и клиновидными пиками. Над одной из калиток цифра — 1961, а над проезжим пролетом черной краской часы нарисованы. Железные стрелки, — со значением или просто так, по прихоти художника, — показывают без четверти двенадцать.

Противоположный угол площади огибает все та же ограда, очевидно задуманная как единообразное оформление всех улиц села, — за оградой разросся парк. В парке безглавая церковь с вывескою над входом — «Гореловский сельский клуб». Слева у входа на постаменте памятник — Ленин.

И в аккурат против ворот парка, на развилке дорог — фонтан. Братов оторопел при виде его: как? в колхозе? среди пыльной улицы? — и на тебе вот! — звенит, сверкает на солнышке экое многоструйное диво дивное!..

Слышать от людей — одно, видеть своими глазами — совсем другое дело.

«Постой, постой… Где же это я недавно видел очень похожий, если не точь-в-точь такой самый фонтан…»

В борении противоречивых чувств Братов долго стоял, слушал музыку струй, облокотясь на ограду. Право, жаль, слишком много он знает из всяких бумажных и разговорных источников хорошего и дурного о Корнее Мартыновиче, — ведь не зная ничего наперед, он бы теперь восторгался увиденным ото всей полноты души. А так волей-неволей начинает теперь среди красоты выискивать всякие малоприятные метины. Сперва только внешние.

Вот откуда-то резко потягивает болотом. Помнится, ни у какого другого действующего фонтана с таким запахом не встречался. Илья Павлович огляделся кругом и неподалеку обнаружил непросыхающую цвелую лужицу. Должно быть, вода от фонтана профильтровывается во впадинку и там застаивается, киснет…

А главное — почему так пустынно село? Да, да, говорят, здешний народ очень уж трудолюбивый. Однако не все же поголовно, от стара до мала, в поле? Хотя, конечно, в колхозах вообще летом и осенью во время уборочной никаких выходных не устраивают. И все равно ведь — сегодня воскресенье — особый в неделе день. Могло быть на улице немножечко оживленнее, чем всегда!

На клубной крыше тысяча голубей. Сидят и спят. Изредка один какой гуркнет, от нечего делать пройдется, чтобы размять затекшие лапки, и, не трепыхнув крыльями, снова присядет, втянет голову в свой сизоперый воротник, зажмурится. Железо крыши от конька до середины ската покрыто сплошной известковой корой помета…

Почему вот это оригинальное здание вполне отделано, а все еще пустует? Ждет торжественного открытия? И почему оно устроено как фонарь? Через уличные окна просматриваются противоположные, выходящие во двор, так что можно сквозь весь домище разглядывать, что там делается во дворе? Стало быть, в доме нет коридоров и все комнаты двухсветные, последовательно проходные, кроме тупиковых? Для чего так?

Бесконечные «почему», как любознательному ребенку, хотелось бы поскорее разрешить.

Ага, вот наконец и гореловцы. У загадочного пустого здания появились двое мальчишек. Илья Павлович — к ним.

— Ребята, скажите, что будет в этом большом доме?

— Новое правление… — вяло тянет один.

И вдруг эти сорванцы, оба разом навострив уши, поворачиваются в сторону пруда, откуда донесся стук колес о мостовой настил. Жирный темно-серый — в яблоко — жеребец влачит телегу, груженную ящиками. Правит жеребцом мужичок-сутулячок с несходящей, будто приклеенной, ухмылкой на краснощеком длинноносом лице. В задке примостилась молодайка в пестрой косынке. Подвода сворачивает к «монастырским» вратам. И тут глазенки мальчишек загораются:

— Дядь Петь, дай яблочка!

Ухмылку на лице возницы сменяет умильная улыбка, а неожиданно грубый, каркающий бас звучит самодовольно:

— Я вам дам сейчас яблок. Я вас… дустом посыплю!

Искры в глазах мальчишек гаснут, хотя, пожалуй, до их сознания не дошел «юмор», не дошел весь смак дядькиного посула.

Усиленно конвоируемые яблоки, глядясь в ящичные прозоры огненными боками, уплывают за белокаменные ворота.

…Ходит Илья Павлович по селу и будто не спеша перелистывает страницы одной занимательной книги, читает повесть о человеке сильном, но одиноком. Впечатление одинокости Корнея Мартыновича подтверждается на каждом шагу…

На малом фанерном щитке, прибитом к разножке углового столба электролинии по синему фону белилами начертано: «Наш колхоз продаст государству…» и перечисляется столбцом: зерна столько-то, мяса, молока, яиц, шерсти столько-то. И никакого призыва. Будто хозяин выдавил сквозь зубы: «Продать столько-то». Для сведения колхозников…

Прошел Братов возле фонтана, прошел мимо клубных ворот. Вдоль