Впечатление обманчиво - Татьяна Губейдулина

***

Неделя пролетает быстро. Дни превращаются в серую массу, текут без формы, без смысла. Самое главное – не думать. Просто нырнуть в этот поток, слиться с ним, пока тебя не вымоет к очередному утру.

Четверг. В этот день есть причина просыпаться. Хотя последнее время мои сны больше похожи на кому. Тяжёлую, болезненную, удушливую. Я просыпаюсь, но будто не до конца. Натягиваю рубашку – выстиранную до блеклого безразличия, застёгиваю пуговицы, надеваю костюм. Серый. Безликий. Как этот город, в который мне приходится выходить. Он ненастоящий. Я вижу его только когда держу глаза открытыми. Стоит моргнуть – и улицы, дома, люди исчезают. Я бы хотел, чтобы они исчезли навсегда.

Я работаю в одной из множества безымянных, одинаковых контор. Полуразвалившееся здание, зажатое между двумя бетонными глыбами. Внутри – обшарпанные коридоры, комнаты, пахнущие мусором и пылью. Люди носятся туда-сюда, заполняют пространство суетой.

Я не знаю, какая у меня должность. Иногда разношу маслянистую коричневую жижу, которую местные называют «кофе». Иногда таскаю документы. Иногда сортирую бумаги, которые никто не читает.

– Ты опять где-то витаешь?

Голос начальника вливается мне в уши, липкий, мерзкий, как этот кофе. Он не говорит, он жуёт слова, пережёвывает их, а потом резко выплёвывает мне в лицо.

– Работай быстрее.

Он стоит слишком близко. Толстый, с влажным от пота лицом, будто тает под светом тусклых офисных ламп. Маленькие, острые глаза щурятся из-под нависших век.

Он швыряет мне папки. Я не смотрю на него, не смотрю ни на кого, думаю только об одном. Сегодня четверг. Сегодня я снова пойду в кинотеатр.

***

И вот я снова здесь. Подхожу к кассе. За стеклянной перегородкой сидит билетёрша. Её волосы – засохший мёртвый улей, губы блестят влажной фиолетовой помадой. Она улыбается.

– Мы ждем только вас.

Я молча протягиваю деньги, беру билет.

Этот момент – единственное, ради чего ещё стоит дышать.

Девушка. Ангел. Создание из света и любви. Она смотрит в сторону, долго, напряжено, а потом переводит взгляд на меня. И говорит:

– Ты боишься сна?

Я подаюсь вперёд, облокачиваюсь на спинку кресла.

– А должен?

Она не отвечает сразу. Только смотрит. Долго. Грустно.

– Сновидец должен проснуться. А когда он проснётся, весь мир увидит его сон.

Девушка отворачивается.

– Нет! – Я вскакиваю, руки дрожат, дыхание сбито. – Не уходи, пожалуйста.

Она вновь поворачивается ко мне, её прекрасные губы трогает улыбка.

– Приходи в следующий раз. Я тебе всё объясню.

Она исчезает. Сцена меняется. Я оседаю в кресло, вжимаюсь в него, обхватываю голову руками, впиваюсь пальцами в волосы, сжимаю до боли. Когда я поднимаю взгляд, зал пуст. Экран погашен. Только тусклый свет от старых светильников чуть освещает зал.

***

Четверг.

Контора бурлит, гудит как потревоженный улей. Люди бегают туда-сюда, топот ног, гам; бумаги летят со столов, крики разрывают воздух. В этом хаосе я – тень, пыль на сером подоконнике.

– Это надо разобрать. Срочно! – голос начальника раздается у моего уха.

Я не успеваю открыть рот, он уже швыряет мне стопку бумаг.

– Мне нужно…

– Тебе нужно работать. – Начальник резко хлопает по столу. Короткий, сильный жест – как если бы он раздавил муху.

Перевожу взгляд на часы. До фильма меньше часа. Скользящие страницы, цифры, отчёты – всё расплывается в голове. Я клонюсь вперёд, зеваю и вдруг ощущаю, что мир вокруг меня начинает тускнеть, растворяться.

Я моргаю. И вот уже сижу в кресле кинотеатра. Экран. Там она. Девушка. Ангел, сотканный из света и любви. Она смотрит в сторону, тревожно, настороженно, прежде чем встретить мой взгляд. На её лице появляется улыбка.

– Сон длится, пока ты этого хочешь. Я могу помочь проснуться.

– Я бы хотел остаться с тобой, навсегда.

Она грустнеет, отводит взгляд.

– Ты не пришёл.

– Я тут.

Но она обнимает себя за плечи, сжимается, дрожит.

– Здесь холодно. Здесь так одиноко.

Я хочу сказать что-то, но вдруг понимаю, что дрожит не только она. Дрожь бежит по залу, по креслам, стенам, полу. И этот звук. Глухой, методичный, похожий на удары сердца. Из щелей между креслами просачивается тьма, струится, сворачивается клубами. Всё вокруг погружается в неё.

Тук. Тук. Тук.

Звук становится настойчивее.

Тук. Тук. Тук.

Я открываю глаза. Голова гудит, мышцы скованы. Темнота в комнате кажется более плотной. Воздух затхлый. Стук в дверь.

Тук. Тук. Тук.

Я выползаю из кровати, натягиваю рубашку, штаны, подхожу к двери, открываю.

Двое мужчин на пороге. Полицейские. Первый – массивный. Стоит, широко расставив ноги, пытается занять как можно больше места. Жёсткие черты лица, щетина. В глазах – презрение, в ухмылке – угроза. От него несёт потом, табачным дымом и едким, дешевым одеколоном. Он даже не ждёт приглашения – рывком распахивает дверь шире и вторгается внутрь. Второй держится позади. Ниже ростом, но его взгляд опаснее – острый, сканирующий, изучающий.

– Где ты был прошлым вечером? – спрашивает первый, его голос звучит так, будто ему плевать на ответ.

– Дома.

– Врёшь.

Полицейский ухмыляется, его взгляд острый, как у охотника, учуявшего добычу.

– Твой босс не придёт на работу. Потому что его внутренности теперь украшают стены. А знаешь, кто видел его последним?

Я молчу, пытаюсь вспомнить. Но в голове – только тьма. Только сон. Полицейский насмешливо хмыкает и идёт дальше, заглядывает в комнаты. Входит в ту, что принадлежала маме. Внутри все болезненно сжимается, дыхание перехватывает, в глазах темнеет. Я пошатываясь, облокачиваюсь на стену.

– Что это за хрень?

Его голос звучит по-другому. Напряжённее. Второй заглядывает внутрь. Я следом. Тотем. Полицейский замирает. Он не двигается, только сжимает челюсть.

– Комната моей матери. Её вещи, – говорю я неожиданно твёрдо.

– И ты этим… увлекаешься? – спрашивает он, уже без ехидства, осторожно.

Второй мнётся.

– Мы… мы тут закончили, – тихо бросает он.

– Пошли, – подхватывает первый.

Они стремительно направляются к входной двери.

– Оставайтесь в городе, пока идет расследование, – бросает второй, даже не оборачиваясь.

Дом наполняется тишиной. Я вхожу в комнату мамы. Тотем. Его очертания меняются, когда я моргаю.

***

Я чувствую это ещё на подходе. Воздух в конторе изменился – густой, тяжёлый. Он больше не просто воздух – в нём витают взгляды, в нём прячется угроза. Я прохожу по коридору и шёпот заполняет пространство.

– …нашли его начальника…

– …говорят, что его мать была ведьмой…

– …а если это он?..

Голоса колют меня. Я дохожу до своего рабочего места. У стола стоит он. Я не помню его имени. Противный, скользкий тип, лицо невыразительное, глаза – пустые, но цепкие. Рубашка плохо выглажена, волосы слиплись. От него тянет чем-то кислым. Он смотрит на меня, щурится.

– Ты уволен.

Буднично. Без эмоций. Но я слышу удовольствие в его голосе.

Я не двигаюсь.

– Бухгалтерия ждёт тебя за расчётом.

Где-то за спиной смеются.

– Давай-ка собирай свои вещички, – выплевывает он и уходит.

Я вытаскиваю из ящика остатки своего прошлого.

***

Неделя слилась в одно неразрывное, вязкое пятно, где день наползает на ночь, а ночь поглощает день. Я брожу по городу, теряя границы между улицами, не ощущая под ногами земли, не чувствуя ни холода, ни жары – просто плыву сквозь бесцветную, размывшуюся реальность. Я почти не сплю – и от этого грань между явью и сном окончательно стирается. Отрешённость окутывает меня плотной, удушающей тьмой, которая просачивается в лёгкие, заполняет грудь, не оставляя места ни для мыслей, ни для желаний. Я не понимаю, что делаю, как живу, как существую. Моя жизнь – мутный, заезженный фильм, проецируемый на грязный экран в заброшенном кинотеатре.

Я живу только ради четверга. И вот он наступает.

Волнение жжёт меня изнутри, обжигает, разрывает, заполняет сладкой болью ожидания.