Впечатления и встречи - Людмила Львовна Горелик

с переводчиком, ушел куда-то, ненадолго. «Вернемся через четверть часа, не позднее, такси путь ожидает, поедем сразу», — сказал он. В девяностые годы такси редко вызывали по телефону, считалось более надежным и выгодным просто остановить свободное такси на улице. Сделать это было легко.

Вера Павловна вышла к остановке и почти сразу нашла такси. Водитель, уже немолодой, ровесник Верочки, выглядел озабоченным и хмурым — как все в этот день. До вокзала он согласился везти за восемьдесят рублей. «Но придется минут десять подождать», — предупредила Вера. — «Тогда сто». Въехали во двор, Верочка поднялась на свой этаж — возможно, уже вернулись. Отперла квартиру, посмотрела на чемоданы, опять подошла к такси. Водитель вышел, Вера остановилась рядом с ним.

Лето близилось к концу, воздух был пронизан мягким солнечным светом, какой бывает только в августе. Во дворе, просвеченном неярким солнцем, стояло несколько автомобилей; да пыльные деревья, да пожухлая трава. Возле второго подъезда сосед выгружал из машины покупки: телевизор и пылесос в коробках. «Успел!» — подумала Верочка. Неподалеку две женщины снимали с веревок высохшее белье, громко обсуждая цены на гречку вчера и сегодня.

С одной стороны двора находилась одноэтажная аптека, с другой — задворки школы с пустой сейчас спортплощадкой, остальное закрывалось домом, построенным в виде буквы «Г». Двор был проходным и неухоженным, но все равно казался уютным, Верочка его любила. Постояли с водителем молча. Каждый был погружен в свою невеселую думу. Водитель опять взглянул на часы — прошло уже 20 минут, американец опаздывал. «Сто тридцать», — неожиданно для себя сказала Верочка. Водитель кивнул. Бесхвостая кошка проскользнула под машиной и шмыгнула в подвал. В то лето все кошки во дворе потеряли хвосты и стали какими-то нервными. Конечно, это было дело рук несовершеннолетних отморозков из соседней пятиэтажки. Вот эта кошка месяц назад еще с хвостом бегала. Верочка почувствовала угрызения совести: уехала, оставила без присмотра… Со стороны аптеки медленно шел Ванька Солнцев. Лицо у него было отекшим, серым, левую руку прижимал к сердцу. Болит, что ли? Двадцать пять годков парню…Карманы набиты маленькими бутылочками — отметила Вера Павловна. Настойка какая-нибудь на спирте — вместо водки пьют. Ну, с этим ничего не сделаешь. Верочка старалась сохранять с Солнцевыми нейтральные отношения, в душе она их побаивалась.

Американец появился минут через сорок, вместе с переводчиком. Вера Павловна помахала им рукой от такси. Мужчины прошли в подъезд, вышли быстро. Пожилой переводчик с трудом тащил два чемодана, а пастор шагал с легкой дорожной сумкой. «Сто семьдесят!» — сказал шофер. «Двести!» — ответила Вера Павловна. Худая бездомная собака проскакала к помойке, волоча заднюю ногу. Квартирант с переводчиком подошли к машине, переводчик, тяжело отдуваясь, плюхнул свою ношу возле такси. Водитель, подняв крышку, начал укладывать чемоданы в багажник. «Двести пятьдесят!» — сказала ему Вера Павловна. И, повернувшись к квартиранту, повторила: «Я договорилась за двести пятьдесят: ожидать пришлось!».

Вместо эпилога

1. Мои печки

«И дрова, грохотавшие в гулких дворах сырого

города, мёрзнувшего у моря,

меня согревают ещё сегодня».

(И. Бродский)

Я знала близко три печки. Нет, три с половиной. Половина печки — это та плита, что была у нас в общей кухне на Ленинской. Ее топили редко. Обычно и мы, и соседка по коммуналке Анастасия Артемовна готовили на керосинках и керогазах. Но изредка растапливали плиту. Дрова лежали в крохотной кладовке при кухне, рядом с керосином для керогазов. А плита была именно плита: в форме стола, не для обогрева, а для готовки. Когда топили, всегда много готовили, пекли. Воспринималось всеми как праздник. Мама, тетя Маня, Артемовна (так она просила себя называть) крутились около печки радостные: плита — это вам не керогаз… Поверхность плиты была большая и все на ней помещалось. Но это была не полная печка, да и топили ее редко: раза три-четыре в год.

Первая моя настоящая печка была у бабушки. Голландка обогревала крошечный бабушкин домик. Бабушка топила ее зимой каждый день, а в морозы даже два раза в день: бабушка любила тепло. Мою раскладушку она всегда ставила «у печечки»; — это было высшее проявление любви. Хотя, с другой стороны, больше и негде было поставить. Топила бабушка всегда исключительно дровами, причем старалась купить березовые, очень заботилась об их своевременной покупке. Машину дров привозили летом… Внутри печки полыхал огонь, в печурке хранилась мука (бабушка предпочитала держать ее в тепле), на загнетке варился обед, а в духовке бабушка часто пекла плюшки, ватрушки или пироги. Кот, щурясь, лежал на железном листе рядом с подготовленными дровами, бабушка, громыхая, снимала или добавляла железные круги в зависимости от того, какая температура требовалась для блюда.

Вторая печка в моей жизни связана с работой в сельской школе. Мы с Ниной, учительницей математики, жили у Евдокии Никитичны, потомицы репрессированных кулаков, вернувшейся в родную деревню после войны нелегально. Родители и сестры остались в Сибири на кладбище. Положение Евдокии Никитичны легализовалось, когда вышла замуж за Николая Федоровича, нашего хозяина, Ходю, как его звали односельчане. Дом они построили прочный, сельский: одна большая комната и средних размеров кухня. Хозяева спали на печке, уступив нам с Ниной кровати в комнате. Зимой за печкой в специально сделанной Ходей загородке жили теленок и куры. Уютно было на кухне и пахло жизнью. Полной, природной жизнью. Жизнь вращалась вокруг печки — тоже большой, русской, с лежанкой, с огромными ухватами и котелками, со скамьей рядом и столом чуть подале.

Но самая чудесная печка была моя собственная. Она появилась у меня в 1976-ом году вместе с комнатой в общежитии Борисоглебского пединститута. В деревянном одноэтажэном общежитии имелось центральное отопление, но зимой оно плохо обогревало, и в воскресенье я часто топила печку. На этот раз углем. Уголь мне выписал проректор по хозчасти Леонид Иванович. Я хранила его в сарае во дворе общежития, он был крупный и требовал колки: я его колола сама молотком, складывая в ведро. Лицо покрывалось угольной пылью, как у шахтера, но на печке можно было нагреть воду и вымыться — тоже радость, горячей воды у нас в общежитии не было. Растапливать печку мне помогала вначале Марфа Ивановна, бывшая комендант этого общежития (оно когда-то было студенческим), в ту пору уже пенсионерка, а потом я научилась растапливать сама. Я готовила чаще всего в духовке печеную картошку, а на плите гречневую кашу. Ну, и другое, если бывало. Это ведь происходило во