Вега — звезда утренняя - Николай Тихонович Коноплин

Наталья, надо быть подвижным, идти в ногу со временем… Вот, смотри, председатель нашего райисполкома при каждом удобном случае говорит нам о вреде пьянства… А ты думаешь, он не пьет? Пьет, да еще как! Но — дома… На виду же он всегда другой, он учит людей, какими они должны быть… И прав, кто поступает так… Я уже два доклада о моральном облике советского человека сделал, и их одобрили в райкоме! — похвалился он.

Наталья Ивановна, вздохнув, сказала:

— И все-таки тревожно…

— Чепуха! Если ты о хозяйстве, то сейчас всем можно его иметь, лишь бы наемной силы не было.

— А мне-то одной тяжело… Устаю очень! — пожаловалась Наталья Ивановна.

— Потерпи немножко, — сказал Генрих Степанович, — мы что-нибудь придумаем, а пока — что ж поделаешь?

7

Утро выдалось холодное. Наталья Ивановна встала и сразу же принялась растапливать печку. Дрова были сырые и горели плохо, заполняя комнату дымом. Это злило женщину. Она с полными слез глазами сидела на корточках перед открытой дверцей и упрямо дула в нее, задыхаясь от дыма. Проснулся Егорка и стал звать мать. Не дозвался — заплакал. Наталья Ивановна вскочила, побежала в комнату и отшлепала его. От обиды он закричал еще громче. Наталья Ивановна закрыла руками уши, хлопнула дверью и побежала в коровник. От крика, дыма и холода у нее разболелась голова. Наталья Ивановна кое-как собрала обед и легла, чувствуя себя разбитой и больной. Полежала-полежала, встала, подошла к зеркалу. Оттуда глянуло бледное, окруженное копной непричесанных волос, но все-таки красивое лицо. Наталья Ивановна задумалась, потом подбежала к сундуку и с грохотом раскрыла его. Четыре новых платья, лежавшие сверху, бросились в глаза. Шила — радовалась, а как принесла от портнихи, спрятала, так они и лежат себе до сих пор в нафталине. И недавно сшитое пальто лежит. Куда их надеть? Ни на пристань, ни в клуб она уже не ходила. Генрих Степанович говорит: «С людьми надо осторожней сейчас быть — завистников много. Лучше дома посидеть. Что у нас — телевизора нет?» И сейчас Наталья Ивановна посмотрела на все это равнодушно и закрыла крышку. Опять легла, подумала: «Для кого же я работаю? Зачем? Вот нашила всего и положила в сундук. Раньше одно платье было, да не стыдилась его надевать. А теперь — людей боюсь…»

Вспомнила, что давно уже не была на людях. А как она соскучилась по ворчливому голосу Анфисы, по милому, вечно шумному Дону… Сходить бы сегодня на пристань, может быть, легче на душе станет…

Стукнула дверь, пришел с работы Генрих Степанович. Раздеваясь, ворчал:

— Ты, Наталья, что-то в последнее время неаккуратной стала… Сегодня опять галстук не погладила.

Она смотрела на него, не поднимаясь и чувствуя, как в груди наливается, крепнет злоба.

— Небось и сам бы погладил — руки не отвалились бы… — ответила она.

— Спасибо! Я, значит, работай, я и дома хлопочи… Ну, сказала!.. Обед есть?

— Возьми сам, все стоит на плите.

Он подошел к ней и, наклонившись, спросил:

— Ты что, больна?

— Нет…

— Что с тобой?

— Мне надоело быть прислугой… Что это там? — спросила она, глядя через его плечо в окно, выходящее во двор. Он сказал медленно:

— Я, видишь ли, бычка привел… Мясо на весну свое будет, да еще и продадим…

Тогда Наталья Ивановна рывком поднялась с кушетки и, уже не сдерживаясь, крикнула:

— Ну так и выкармливай сам… а с меня хватит!..

Он отозвался не сразу. В комнате сгустились сумерки, предметы выглядели смутно, словно потеряли привычные очертания. Только прямоугольник окна был виден ясно и голубел, как прорубь. Потом окно померкло. Это Генрих Степанович выпрямился, отошел к столу.

— Послушай, в чем дело? — сказал он. — Я спрашиваю тебя, в чем дело?.. Что же ты молчишь? Ты чем-то недовольна — скажи, зачем же кричать… Ах, да, я и забыл, сейчас мода — жаловаться в вышестоящие организации за неудавшуюся жизнь и на плохих мужей… Ты тоже хочешь жаловаться?.. Что же, иди, жалуйся. Какая низость! Это благодарность за то, что я заботился о семье.

Наталья Ивановна, торопливо надевавшая пальто, спокойно ответила:

— Не беспокойся.

— А куда же ты собралась?

— К соседям. И так одичала…

— Знаю я этих соседей! — сказал Генрих Степанович и махнул рукой. — Но прежде чем идти, ты сними пальто, которое купил тебе твой плохой муж.

Наталья Ивановна возмутилась.

— Я заработала уже на два таких пальто.

— А я говорю — сними. Жаловаться еще хочет! Вот выгоню — будешь опять в одном платье ходить… И никто тебе не поверит, меня знают как хорошего человека.

— Какая же ты гадина! — сказал она.

— Ах, так?.. — схватив жену жесткой рукой за плечо, он с силой толкнул ее.

Она сделала два быстрых шага, потом всей тяжестью рухнула на пол. От удара зазвенело в голове. Но сильнее было чувство обиды. Оно пронзило ее, как острая физическая боль. С трудом подняв голову, Наталья Ивановна взглянула на Ланецкого.

— За что?

— Муж тебе нехорош? Привыкла трепаться с разными, теперь на меня напраслину возводишь, — кричал он, все повышая голос. И вдруг смолк. Даже в полумраке было видно, как отливает кровь от его пухлых щек. Следя за взглядом мужа, Наталья Ивановна повернула тяжелую голову: в дверях стоял Егорка.

8

Ночью она не спала, лежала одетая на кровати и сухими бездумными глазами смотрела в темноту. Ей было горько, обидно и страшно. «Вот я и получила полную плату за все, — думала она, — в душу грязным сапогом… А за что?» И слезы навернулись у нее на глазах. Встать бы, плюнуть на дом, на платья, на Генриха — и уйти. Но она не могла этого сделать, и ей становилось страшно. «Ну куда я пойду — ни денег, ни вещей. Кому нужна — у всех свои заботы, свое горе!» — думала она.

Едва порозовели окна, она облегченно вздохнула, встала и принялась убирать в комнате.

Генрих Степанович еще со вчерашнего вечера ушел и не приходил домой. Одев Егорку, она отправила его гулять во двор, а сама долго сидела одна. Было удивительно тихо, только наперебой стучали часы в комнате и на кухне, словно спешили догнать уходившее время. Наталья Ивановна сидела и думала, что жизнь ее испорчена и, пожалуй, никакими средствами ее уже не поправишь и ни с кем не поделишься горем. И вдруг она вспомнила про пристань, и вся загорелась, заспешила.

Только уже подходя к Дону, вспомнила, что нагрубила Анфисе. С какими же глазами с ней встречаться? Наталья Ивановна замедлила шаги. Может, вернуться? Нет, уже поздно! Она постучалась в дверь конторы.

Анфиса, открыв ей, радостно всплеснула руками:

— Наконец-то вспомнила