Кузина Бетта - Оноре де Бальзак

— Да, сударь, но он так и не признал меня.

— Но он, верно, хотел оставить вам часть своего состояния?

— Он ничего мне не оставил, сударь, потому что завещания не оказалось.

— Ах, бедненькая! Маршал скончался скоропостижно... Но не теряйте надежды, сударыня. Дочь одного из современных Баярдов[39], рыцарей Империи, может рассчитывать на помощь.

Госпожа Марнеф грациозно поклонилась, гордясь своим успехом не меньше, чем барон был горд своим успехом.

«Откуда, черт возьми, возвращается она в такой ранний час? — раздумывал он, не отрывая глаз от волнующего колыхания юбки, в котором, пожалуй, чувствовалась несколько преувеличенная грациозность. — У нее чересчур утомленное лицо, значит, она возвращается не из бани, а у окна ее поджидает муж. Все это загадочно и наводит на размышления».

Как только г-жа Марнеф скрылась в подъезде, барон вспомнил, что его ожидает дочь. Отворив дверь лавки, он еще раз оглянулся на окна г-жи Марнеф, и его чуть было не сбил с ног бледный молодой человек с горящими серыми глазами, одетый в черное летнее пальто, из-под которого виднелись затрапезные панталоны из толстого тика и ботинки с желтыми гетрами; он выбежал из лавки как сумасшедший, помчался к дому г-жи Марнеф и исчез в подъезде. Войдя в лавку, Гортензия сразу же заметила пресловутую скульптуру, стоявшую на столике прямо против наружной двери.

Если даже оставить в стороне причины, побудившие Гортензию познакомиться с произведением молодого скульптора, то и тогда бы это мастерское творение его резца поразило бы девушку тем, что принято называть brio[40]великих произведений, тем более что она сама могла бы позировать в Италии для статуи Brio.

Не все гениальные произведения в равной степени обладают тем блеском, тем великолепием, которые доступны всякому глазу, даже глазу невежды. Так, некоторые картины Рафаэля, например, знаменитое «Преображение», «Мадонна ди Фолиньо», фрески Рафаэля в залах Ватикана, не вызовут того непосредственного восторга, какой вызывают «Скрипач» в галерее Кьярра, портреты Дони и «Видение Иезекииля» в галерее Питти, «Несение креста» в галерее Боргезе, «Обручение девы Марии» в Брерской картинной галерее в Милане; «Иоанн Креститель» в Трибуне[41], «Евангелист Лука, рисующий деву Марию» — полотно, хранящееся в Римской академии, — не имеют того очарования, которым в высокой степени обладают портрет Льва X и дрезденская «Мадонна». Однако ж все эти картины имеют равную ценность. Более того! Рафаэлевы станцы[42], «Преображение», одноцветная роспись и три станковые картины в Ватикане являются верхом вдохновенного мастерства. Но все эти высокие творения искусства требуют даже от знатока известной сосредоточенности, изучения, и только тогда можно воспринять их в полной мере, между тем как «Скрипач», «Обручение Девы Марии», «Видение Иезекииля» непосредственно проникают в вашу душу через врата очей и сразу запечатлеваются в ней навсегда; вам радостно наслаждаться ими без всякого напряжения; то — не вершина искусства, то — удача искусства. Очевидно, художественные произведения подвержены таким же случайностям, какие наблюдаются в тех семьях, где встречаются одаренные, красивые, удачные дети, которые не причинили матери при своем рождении никаких страданий, которым все в жизни улыбается, все легко дается, — короче, существует весна гения, как существует весна любви.

Brio (непереводимое итальянское слово, которое начинает входить в употребление и у нас) характерно для ранних произведений. То плод дерзания, вдохновенной силы молодого таланта, того дерзания, которое позднее охватывает нас лишь в иные счастливые часы; но тогда это brio исходит уже не из сердца художника, и, вместо того чтобы непроизвольно метать этот священный огонь в свои творения, как мечет пламя вулкан, художник сам сгорает в пламени, которое зажжено внешними обстоятельствами, любовью, соперничеством, часто ненавистью и еще чаще желанием поддержать свою славу.

Группа, созданная Стейнбоком, оказалась в отношении будущих его произведений тем же, чем было «Обручение девы Марии» в отношении всего творчества Рафаэля, — первым шагом таланта, исполненным неизъяснимого изящества, детской живости, подкупающей непосредственности, избытка сил, таящихся в пухлом, бело-розовом тельце с ямочками, которые являются как бы отблесками материнских улыбок. Принц Евгений заплатил, говорят, четыреста тысяч франков за эту картину, которая должна была бы стоить миллион в стране, лишенной картин Рафаэля, а таких денег не дадут даже за прекраснейшую из его фресок, хотя художественная ценность их гораздо выше.

Гортензия сдержала охвативший ее восторг, подсчитывая мысленно свои девические сбережения; она приняла равнодушный вид и спросила у торговца:

— Какая цена этой вещи?

— Полторы тысячи франков, — отвечал торговец, подмигнув молодому человеку, сидевшему на табурете в углу лавки.

А молодой человек буквально замер, увидав живое произведение искусства, дочь барона Юло. Волнение Венцеслава Стейнбока не ускользнуло от Гортензии, и по тому, как краска залила его бледное, страдальческое лицо, как загорелись серые глаза при ее вопросе, она сразу же поняла, что перед нею сам художник; она глядела на это худое, изможденное лицо, осунувшееся, как у монаха-аскета; она любовалась его розовыми, изящно очерченными губами, коротким и тонким подбородком и чисто славянскими русыми, шелковистыми кудрями.

— Если бы вы уступили за тысячу двести франков, — отвечала она, — я бы попросила вас прислать мне эту группу на дом.

— Это античная вещь, мадмуазель, — заметил торговец, который, подобно всем своим собратьям, воображал, что все сказано этим plus ultra[43]старьевщиков.

— Извините меня, сударь, вещь эта сделана в нынешнем году, — отвечала она, понизив голос. — И я пришла к вам именно попросить, если согласятся на эту цену, прислать к нам самого художника, потому что ему могли бы дать довольно солидные заказы.

— Но если он получит тысячу двести франков, что же мне-то останется? Ведь и мне заработать надо, — сказал добродушно антиквар.

— Ах, да, это верно, — заметила девушка с невольным презрением.

— Мадмуазель, берите эту группу, я договорюсь с торговцем! — вне себя воскликнул художник.

Очарованный дивной красотой Гортензии и явной ее любовью к искусству, он прибавил:

— Я автор этой скульптуры. Вот уже десять дней, как я прихожу сюда, раза три в день, посмотреть, кто ее оценит, кто захочет ее купить. Вы моя первая почитательница. Берите же!