Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков

говорили «грести на лодке», а Иван Иваныч – «грабать», «гребти». Все говорил «около», а Иван Иваныч – «коло». И еще любил прерываться на полуслове, загадочно не завершать фразу. Увидит Николая Семеныча и говорит таинственно: «Семенович знает…» Или мне подмигивает: «Ванюха знает…»

Если кто-то заводил речь о политике при нашем Военном, он отрезал коротко: «Мура!» И вообще не терпел на рыбалке посторонних тем. Все, выходящее за радиус лунки или за поплавочные круги на воде, вызывало у Ивана Иваныча снисходительную усмешку. И я за собой заметил, что принялся потихонечку перенимать такую позицию, подобное понимание жизни оказалось для меня близким. И сейчас, хоть и прошло так много времени, нет-нет да и махну рукой, слыша про всякую чепуху вроде политики: «Мура!»

Об Иване Иваныче со временем стала спрашивать даже мама: как там ваш Военный, поймал ли чего, что рассказывал? Он ведь был белорусом, а она украинкой. И на расстоянии, но тоже прониклась к нему симпатией. Иван Иваныч не любил особенно-то рассказывать о себе, да и расспрашивать других об их жизни – тоже. Но постепенно мы узнали, что приехал он сюда, на Волгу, из Гомеля, вместе с семьей, что имеет отношение к ликвидации, что по званию он майор, что из армии его «списали по здоровью», что у него жена и три дочки («третья меньша́я») и что живут они в квартире у тещи, пока ждут, когда получат свою.

Да, а про ледяную пантомиму уже потом, через много лет, Иван Иваныч нам с Батькой поведал. Бешка подошел к нему тогда и говорит: «Эй, ханурик, дай сигарету!» Иван Иваныч в ответ: «Еще раз назовешь меня хануриком, ляжешь». Бешка: «Ты че, мы тут местные, нас тут каждая собака знает, мы тебя уроем сейчас!» «Уроете! – спокойно согласился Военный. – Но сначала я одного из вас раздвою». Ну и пешней по льду вдарил, а Бешка и повалился с испугу. А дальше вы все знаете. Познакомились. Побратались. И Иван Иваныч стал для Сики с Бешкой и для всех авторитетом.

– До завтра! – слышится мне и сейчас бодрый неунывающий голос Ивана Иваныча. – Мне здесь. Мотыля возьму. Главное настрой. И не грустите!

В корчах

Большое озеро как будто ждало Военного. Они пришлись по душе друг другу.

– А здесь красиво, – говорил в самые радостные минуты, когда был взволнован, Иван Иваныч. Ну, например, когда подходили мы по знакомой снежной тропке к обрывистому озерному берегу, на котором три березы-подружки вели о чем-то разговор. Так мы и называли то зимнее наше место: «У трех берез». Иван Иваныч упрощал: «У берез». Или так говорил: «Ловить будем коло берез».

– Владимир Иванович, – говорил он отцу, когда мы решали, где сподручнее остановиться, – сегодня коло берез пойдет, так что не грустите. Настрой есть. Ванюха, давай ледобур, поднесу, а ты возьми у отца сумку. Теперь за пять минут дойдем. А? Как я все придумал? Коло берез мы сорогу-то и наблатыкаем.

И принимался петь, переиначивая какую-то прилипчивую песенку, где-то случайно, видимо, им услышанную: «Эх, сорога-соро-о-ога, ты не стой у поро-о-ога…»

Самая бесклевная рыбалка скрашивалась, если рядом был Иван Иваныч. А когда он оставался в городе, что-то задорное, детское исчезало из мостотрядовской жизни. Озеро без Ивана Иваныча становилось серьезным, не чудило, не впадало в детство. Не пело. Теряло настрой. И мотыльщики жгли свою шину как-то без огонька. И «коло берез» было молчаливо и грустно.

Мы с Батькой стали подгадывать рыбацкие выходы к расписанию Военного, чтобы ловить всегда вместе с ним. А расписание выгадывалось такое: один день в неделю дежурство, один – работа в какой-то конторе, один – отдых. А четыре – рыбалка. И вот в эти-то четыре дня, какой бы студеной или жаркой ни была погода, мы по-настоящему наслаждались ловлей. Военный при отце не ругался, об этом уж было упомянуто, но и папа при Иване Иваныче становился на удивление мягче, терпимее.

Когда лед сошел, после первой той нашей зимы, Иван Иваныч наблатыкал, как он любил выразиться, заветное местечко на Большом озере. Пару лет назад спортсмены-байдарочники выстроили на «неспортивной стороне», рядом с частными домами и домишками, мостки. Широкие и длинные, далеко выдающиеся в синюю озерную глубину. Но тренировались там крайне редко: ребятам было неудобно обходить дома, петлять по частному сектору. Там и собаки, и местные. Да что угодно. Поэтому мостки эти использовались только для починки байдарок, для опробования весел и всего такого. В общем, для технических нужд. Посторонним заходить на мостки запрещалось, на калитке безнадежно висел внушительный замок. Однако ж Иван Иваныч как-то договорился с тренером, дежурящим там постоянно, и получил разрешение «тихонечко рыбачить сбочку, никому не мешая».

Славная вышла у нас в ту весну мостковая жизнь! Лодки еще не имелось, зато мостки появились. На берегу топко, грязно, весь выпачкаешься в тине, рыбу сложить некуда, до глубины поплавок не добросишь. А еще подходят зеваки, те же мотыльщики, и начинают лялякать про всякую чепуху. Нет, берег – история тяжелая. Ноги болят после вставаний и приседаний, леска путается, рыбешка вся в тине…

Мосточки же – твой личный деревянный настил счастья, прямоугольник мечты. Ты знаешь на них каждую выбоинку, каждую неровность. Ты садишься удобно, рядом ставишь термос с чайком, наживку и тряпочку для рук держишь на подхвате, пойманную рыбу отправляешь в примощенный к бревнышку садочек. Весь ты сам чистый, и на душе светло и ясно. Кто понимает дело, сразу поймет, о чем я.

Мы встречались с Иваном Иванычем на остановке «Мостотряд», он обычно приезжал раньше нас на полчаса, если не на час, и всегда качал головой – утро, мол, проходит, а вы медлите. Но вслух недовольства не высказывал. Я вообще не помню, чтобы Военный брюзжал, жаловался, ныл. Закон был установлен в нашей компании такой негласный – рыбалка в радость, любит настрой, нужна для отдыха, и никаких мрачных рассуждений! Значит, приходим тихонько к калитке, не шумим, чтоб раньше времени не будить собаку и тренера, дремлющего, как мы думаем, в подсобке, Иван Иваныч открывает замок, мы делаем несколько шагов по песчаной узкой дорожке и – перед нами открывается озерная утренняя гладь. Мостки без росы сегодня, поэтому садимся прямо на доски, устраиваемся поудобнее. Рыба играет, плавится. Вода – зеркало. Заглянешь – и себя увидишь, и синее-синее небо. Ласточки летают так низко, что касаются воды острыми крыльями. Кажется, что они мгновенно переглядываются меж собой в полете. Самая клевная на озере