Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков

Откуда берется оно, удивительное это чувство? Чем взращивается? Чем поддерживается? Почему рыбалка и сама вода никогда не надоедят настоящему рыболову, хоть восемнадцать лет ему, хоть восемьдесят? Не знаю. Да и вряд ли кто-то сможет ответить. Тайна! Загадка! Как в искусстве. Как в поэзии. Да-да, поплавок на живой воде – это поэзия в чистом виде. Ничем не отягощенная, не испорченная, не изломанная. Гармония – и только!

А гармония всегда хрупка. Очень-очень хрупка.

Но скорее к делу!

У меня участок мостков ближе к береговым камышам, значит, удобнее и вернее всего искать хорошую рыбу там, у тростников, у подрагивающих зеленых вершинок, только-только еще проклюнувшихся над водой. Иван Иваныч устроился, как всегда, «по центру» – в его месте затопленные деревянные срубы, «корчи», как называет их Военный. Ловить в корчах опасно, поскольку каждая поклевка или неловкий заброс может привести к зацепу. Но и поклевки в зацепах чаще. Особенно карасиные. Батька садится слева, перед ним самая глубокая вода, и он выуживает с глубины, «на тестцо», самую крупную донную плотву.

Мы не разговариваем – слова не нужны. Да и не любит утренняя вода пустых разговоров. Тихо-тихо. Первым забрасываю снасть я: маленький зимний поплавочек едва виден среди камышинок. Вот от него разошлись круги, еще, еще… Мгновение – и он скрывается в глубине. Подсекаю, одной рукой подвожу рыбу к мосткам, другой подсачиваю. Попался хороший карасик. «Есть один», – шепчет Иван Иваныч. Отец вылавливает несколько плотвиц и вопросительно смотрит на меня: почему, мол, не подкармливаешь? Я заглядываю в сумку и вижу, что мешок со жмыхом забыл – дома он остался, дома… Перевожу взгляд на Батьку. Он все понимает и кивает головой: эх ты, мол, такую рыбалку загубил, такой день испортил. Когда, мол, удастся так вырваться, да чтобы тихо было, да чтобы карась клевал, да чтобы с Иван Иванычем. Эх ты…

Получалось, что мы с Батькой могли говорить часами, не произнося ни одного слова. В наших разговорах была иногда и поэзия, иногда и проза. Но чаще всего это были обидные – и совершенно справедливые, что самое печальное, – укоры в мой адрес.

Нашу переглядку прерывает крупная рыбина. Она делает мягкий бурун метрах в десяти от линии заброса.

«Эх ты, – снова говорит взглядом папа, – сейчас бы мы подманили сюда гигантов с середины. А жмых-то пахучий. Я за ним на рынок ходил, тащил его еле-еле…»

«Да вот, вот каша с колобом, – шепчет Иван Иваныч. – Ванюха, закармливай скорее! Ничего не хочу, крупного карася хочу!» Оказывается, он тоже понимает нас без слов.

Наконец клюет у Военного. Подсечка. Удочка сгибается дугой. Сильнее, сильнее.

– Все, – выдыхает Иван Иваныч. – Корч. Поцепил. Такую мормышку поцепил! Опять за корч!

– Сейчас отцепим, – подбадривает его отец. Но это не зима, ножницы-отцеп не сработают.

Военный подтаскивает к мосткам подсечку, берется руками за леску, лицо его делается каким-то отчаянно-безразличным. Отец шепчет: «Сейчас оборвете, стойте!» «Какая разница! – восклицает Иван Иваныч и коротким обреченным движением отрывает снасть. – Оторвалось…»

И через паузу: «Я быстренько новую прилажу».

Пока он привязывает новую оснастку, я выуживаю трех карасиков, отец одного. Иван Иваныч управляется с узлами и поводками, находит хорошую мормышку, насаживает мочку червячков и забрасывает точно на место зацепа.

– Надо было чуть левее, – учит отец.

– Какая разница, – отмахивается Военный.

И тут же говорит сокрушенно:

– Корч. Поцепил. Еще раз поцепил.

Иван Иваныч тянет, слышится неприятный звон разорванной лески, и он констатирует:

– Оторвалось!

И начинает привязывать снова.

Нет, третьей попытки не последовало. Потому что из подсобки выглянул сторож… В спортивном костюме, но только не тот, с которым договаривался Военный. Какой-то безликий совершенно, не за что зацепиться взглядом в его образе. Разве что спортивный костюм ядовитой расцветки…

– Что оторвалось? – спрашивает он тоном, не сулящим ничего хорошего. – И что вы тут забыли?

– Да мы договаривались, – бодро отвечает Военный. – Мы и замок на место вернули.

– Замок? – переспрашивает Спортивный Костюм. – То есть взломали и проникли.

– Да ладно, ты че, видишь, мы рыбачим просто, – не сдается Иван Иваныч. – У дедушки вон ноги больные… – показывает он в сторону отца. И Батька делает гримасу, подтверждая: да, совсем не ходят ноги-то, только на мосточках ровненьких стоять и могут.

Но Спортивный Костюм неумолим.

– Это место для тренировочного процесса предназначено. Быстренько собрали свои вещички и вон отсюда, иначе сейчас милицию вызову.

– Да я сам служил, я таких, как ты, знаю, крыса тыловая, – огрызается Иван Иванович и принимается собираться. Быстро. С рывка.

Мы уходим. Все вокруг кажется побледневшим и жалким. Все теряет смысл и вес. Как будто бы мир, только что торжественно сиявший, вдруг померк. День, обещавший длиться целую вечность, как это бывает только на рыбалке, сжался и пропал куда-то. И даже караси в садке потускнели и стали какими-то маленькими, невзрачными.

Рыбалку возобновлять нет никакого настроения. Бредем к остановке, понурившись. Военный признает: «День комом пошел, весь день комом пошел. А какой был настрой… И че делать?»

И вдруг говорит, обращаясь к отцу:

– Знаете, Владимир Иванович, какая у меня мечта появилась?

– Нет, – отвечает папа чуть раздраженно. Он расстроен не меньше.

– Самая заветная мечта…

– Какая же?

– Ничего не хочу, хочу только, чтобы этот… пришел ко мне в контору в день моего дежурства.

– А что у вас, кстати, за контора-то? – зачем-то интересуется отец.

– Да какая разница, – машет рукой Военный. – Я и сам толком не знаю. Бумаги какие-то… Короче – мура. Но вдруг ему моя контора понадобится, моя личная подпись. И вот заявляется ко мне этот, в костюме, и просит, чтобы я пошел ему навстречу, вошел в положение и продвинул его бумажку.

– Зачем это вам? – перебивает отец.

– А затем, что я его выслушаю внимательно, о, как внимательно я его выслушаю, буду кивать головой, а потом скажу: «Быстренько собрал свои вещички и вон отсюда, иначе сейчас милицию вызову!» И заявление его в клочья, в клочья, в клочья! – Военный ожесточенно рвет в воздухе на мелкие части невидимую бумажку. – Такая вот у меня теперь мечта.

Мы останавливаемся посреди почти уже майского, зацветающего Мостотряда. Пахнет водой, рыбой, абрикосовым цветом. На западе, где-то над разливающейся Волгой, поднимается, прорисовывается в небе громадная весенняя туча. Торговки у магазина весело раскладывают первые, особенно яркие пучки редиски.

Вдруг Батька начинает смеяться – да так открыто и заразительно, как давным-давно не смеялся. И Иван Иваныч тоже.

– Как он