Зима - Наталья Игоревна Гандзюк

и ревности, когда она нашла человека, за которого вышла замуж. Отец, которого он боготворил и ненавидел. Проститутка, которая перевернула его юношеское сознание. Он не научился любить, но «побеждал» на любовном фронте. Потом ушли старики, и сердце окончательно охладело. Он пытался учиться и даже испытывал интерес к филологии и журналистике, но быстро гас, и продержать одно желание длительно было всё сложней. Он был растерян, жил наощупь. Занимался всем понемногу, пробовал работать, но долго нигде не задерживался. Внешне был красивым и, судя по всему, был красивымвнутренне, но ему никто не объяснил заранее, что, чтобы обнаружить её, эту красоту, придётся пройти неимоверные мучения, всё потерять, оставить, забыть и похоронить.

Шла служба, и все были в храме. Дышалось легко. Так иногда мы предвосхищаем что-то, слышим музыку завтрашнего дня. Вадим услышал, захлебнулся в ней и потерял сознание. А когда он вернулся в сознание, над ним, как когда-то склонился Василий, теперь нависла чернобородая светлоликая голова благочинного, игумена Феогноста. Голова улыбалась и что-то говорила. Вадим услышал только последние фразы: «нищих защититель, немощствующих врач, царей поборниче, победоносчевеликомученичеГеоргие, моли Христа Бога спастися душам нашим».

– О! Очнулся. Слава Богу! А мы уж думали в больницу отправлять, да документов не нашли. Покушать, покушать тебе нужно, бледненький какой. Сейчас обед будет, в трапезную со мной пойдёшь?

– Пойду.

– В Бога веришь?

– Хотел бы.

– Ну и хорошо, что не врёшь… – Феогност погладил бороду и улыбнулся. – А документов нет при тебе? Только несколько книг нашли. Это хорошо, что Библию с собой носишь.

– Бомж я.

– Бомж? А бомжом от тебя не пахнет. Чистый.

– Можно мне к вам?

– Эй, братец, у нас ведь не ночлежка. У нас монастырь.

– Мне к вам друг дорогу показал. Показал и умер. Вернее, умер, а потом показал, во сне. Я его в лесу похоронил.

– Как зовут друга?

– Василием.

– Крещёный?

– Не знаю я.

– Какой же он тебе друг, если не знаешь о нём?

– Этого не знаю, а друг – лучший.

– Ладно, подумаем. Благословение наместника надо испросить. А пока пойдём, пойдём в трапезную.

В просторной светлой трапезной за длинным столом уже собиралась братия: монахи, трудники, странники, дети-сироты в сопровождении монахинь, гости. Все были одеты по-разному. Наместник Клавдиан запаздывал, и, пользуясь свободной минутой, собравшиеся общались. Они смеялись, шутили друг над другом и были в каком-то лёгком, приподнятом состоянии духа.Вадима поразила атмосфера семьи, общности, коей не было у него в жизни до встречи с Василием. Архимандрит Клавдиан, одетый в простые чёрные брюки и белую рубашку в голубую полоску, быстро вошёл в помещение. Все встали для совместной молитвы. Было слышно воркование чердачных голубей и писк котят, недавно родившихся там же. Обед состоял из салата, супа с фасолью и риса с рыбой. Вадим полностью сосредоточился на еде и перестал замечать собравшихся, изучать иконы на стенах и смотреть в окно. Во время оное Феогност подошёл к Клавдиану и кивнул в сторону Вадима.

– Что за дитя? – спросил Клавдиан. Самому ему было лет под пятьдесят. Он был худощав, с очень маленькой бородкой, с красивым вылепленным лицом ияркими глазами, которые всё время были в движении. Они внимательно изучали, прощупывали и иногда загорались изнутри и светились мягким светом. К нему хотелось подойти и быть с ним рядом, просто быть рядом и ничего не делать, ничего не говорить. Клавдиан разглядывал Вадима и раздумывал: служба в храме прошла ровно, можно даже сказать, хорошо, но сегодня ещё было много дел. Надо дать распоряжение Феодулу, чтобы сходил в бухгалтерию:нужны деньги на доски для строительства приюта. Из тюрьм, мужской и женской, поступали дети заключённых разных возрастов. Были и дети-найдёныши, дети-подкидыши, дети-сироты. Все они пока жили в перегороженном правом крыле гостиницы. За ними наблюдали четыре монахини, и им помогали трудники – водили детей в школу, в трапезную, играли с малышами. Также Клавдиану предстоял разговор со строителями, с поваромАкимом, в прошлом доктором химическо-технологических наук, решившим однажды приехать на две недели отпуска в монастырь, отдохнуть душой и пожить в гостинице. Две недели превратились в семь лет, вначале труднической, а потом монашеской жизни. Так бывает, ты слышишь музыку своей судьбы. Были среди братии бывшие полицейские, адвокаты, учителя, алкоголики, судьи, был учёный-математик. Отсидев длительный срок, в монастырь явились двое бывших заключённых, и на свой страх и риск их взяли сначала трудниками, а не так давно они приняли постриг. Их было много, таких судеб. Был бомж, который уже много лет помогал по хозяйству, а теперь вот это дитя… За годы служения Клавдиан научился распознавать людей. Он предвосхищал, кто из них останется на день, а кто– навсегда, и будет верой и правдой служить Господу.

– Хорошо, – сказал он тихо Феодулу. – Бог с ними, с документами, всё бывает, живой же человек.

В тот же день в библиотеку монастыря переехали пять больших китайских сумок с книгами русских и зарубежных авторов и несколько коробок с рисунками Василия, увидев которые Клавдиан глубоко вздохнул, перекрестился, восхитился и тихо произнёс: «Мы ничего о себе не знаем». Именно после этой фразы русло судьбы Вадима резко повернуло с запада на восток. Да так мощно и быстро, что он сам, Вадим не успел заметить, как умер и сразу родился. Он вообще ничего не успевал. Подъём в монастыре начинался со звона колокольчика в пять часов утра, после чего трудники и монахи собирались на «утреннее правило». Потом Вадима отправляли на стройку, или в трапезную,или на клумбы, или в гостиницу, или в водосвятную часовню, или в детскую, или на уборку территории, или… Потом был завтрак, потом была служба.

Когда звенели колокола, в воздух двора как будто горстями ссыпали ласточек и голубей. Они носились на разной высоте, с разной скоростью и тоже пытались помочь прославить Господа, и, если бы вы вошли в это мгновенье в монастырский двор, вы бы увидели незаметную, прислонившуюся к стене фигуру Вадима. На колокольный звон он всегда выходил во двор, прислонялся к стене и смотрел в небо. Что он там видел? Кто его знает. Он плакал внутрь, он научился этому приёму, чтобы никому не показывать слёзы. После службы Вадима ждала работа, апосле обеда и после вечерней службы перед сном, у него было два часа свободного времени, во время которого Вадим сочинял молитвы.Это было тайное занятие. Он молился шёпотом или строчил что-то на листочке, а листочек потом сжигал. Привожу одну из них: «Господи! Если Ты есть, а я знаю, что Ты есть, и я благодарен,