Госпожа Юме - Георгий Андреевич Давыдов

как будто женщина виновата, какой родилась, может, она тоже, короче, кому-то нравится, и такой человек всегда есть, просто она еще не знает, и в каждой женщине — это он говорил — есть мираж (секунда замедления), нет, другое слово (секунда) — миракль! Короче, старофранцузский, старолатинский (замедление) — чудо! Настоящее чудо, созданное Всевышним, он, профессор Припасов, короче, сказал — чудо земли! И обнаженные женщины вдохновляли, вдохновляют и будут, по ходу, вдохновлять художников, поэтов и писателей — Рафаэля (секунда замедления) Ренуара (секунда), новеллы Бунина, и представителей науки. Им, короче, не так важно, чтобы вдохновение, и чтобы их вдохновляло, у них, короче, расчеты, экспериментальные опыты, но были Пьер и Мари Кюри. И он — Евгений Викторович — профессор Припасов, он известный, — говорил, художественная сила внутри художника должна, по ходу, раскрывать судьбу — хоть у самовара! муам, муам — и раскрывать — он же психолог — у живой женщины, к тому же обнаженной… Сейчас-то мы знаем: умерла, к сожалению, но тогда была еще пока живая, из плоти и тому подобное, но главное — с душой. Она перед художником как на духу, а он, по ходу, не какой-то подросток из спального района, а у подростка одно только на уме. Здесь есть (секунда) сублимация (торжествующе), что-то природное переформатируется во что-то, короче, духовное… Если художник настоящий, а не такой художник, чтобы обделывать карьеру, — таких никто не считал, но большинство, иначе завтра все стали, хуам-муам, Рафаэлями, а они обделывают делишки и только мечтают затащить на матрац не пойми кого, а настоящий, короче, про которого известно — он ху-до-ж-ник, это ясно?..» — Пташинский намеревался спустить на мяукалу собак, но Лена — она умеет сказать глазами — упредила живодер­ский порыв; а я? — я старательно спал. — «…Прошел проверку, короче, временем и рисует обнаженную натуру, он, короче, я вас спрашиваю, не сразу решает, что обязательно с ней только через постель или никак? Он приходит в мастер­скую, а мастерская, говорил Гоголь, — это как, короче, храм, или в современном смысле — арт-студия, и он не в первую секунду взял и подумал: вот с ней это надо?.. По ходу, ему не нужны проблемы, а если у него семья и дети? Не нужны контакты, то есть отношения в таком смысле, потому что это просто бытовуха и пошел. Художник смотрит на женщину, как на богиню, — а мы его в чем-то таком подозреваем, суем, короче, нос туда, куда не надо нам совать — пусть суют другие, они не поймут, что совать, по ходу, свой длинный нос, куда вас не приглашали, просто неприлично, вот пригласят — пожалуйста, суйте на здоровье, но культурный человек все равно не станет, как ни уговаривай, он же понимает, раз перед ним искусство, а не, хуам-муам, товары со скидкой, тут вам не черная пятница, короче, не всё на продажу, нельзя занижать планку ниже плинтуса и ниже, короче, пояса — и так по горло — а почему такое происходит? — просто у них нет внутри эстетического какого-то органа, короче, шестого чувства, как третий глаз, и орган сам знает, как, короче, барометр, вот — искусство, вот — осетрина второй, короче, свежести. Всем известно: у нас пять органов чувств, короче, если ты не инвалид, бывают инвалиды детства, художник от рождения, по ходу, от Бога имеет шестое чувство и он чувствует — это, короче, не значит, что всегда вскрикивает «ай, красиво!», потому что когда органа шестого чувства нет, ты не поймешь, — они глазами хлоп-хлоп на вернисажах, им надо, по ходу, объяснять, с терпением, потому что это только кажется, что просто, здесь — Рафаэль, здесь — Ван Гог, а здесь — вторая свежесть, надо пройти мимо, не тратить время, но все, короче, вскрикивают «ай, красиво! ай, гениально!», но, короче, как ни старайся, им не объяснишь, а художник, он держит такое на первом месте, а не на шестом, это у него, как стержень, без стержня, по ходу, он развалится и, короче, может умереть — все знают — он как художник умер — это потому, что стержень должен стоять не просто так, это, по ходу, не зонтик в прихожей, чтобы с него стекало, короче, после дождя вода и лужа, если ты ампутировал себе шестое чувство, сам виноват — не жалуйся, сначала ампутируют, потом бо-бо, но гений показывает, по ходу, всем, что у него на первом месте, и все видят и факт перед лицом. И…»

17. 

«Зачем с такой рожей? — разумеется, не при всех, Лена предпочитает до­прашивать приватно, пока «антракт» (я благодарен Кудрявцеву всеми потрохами души). — Она — глупышка, и что? Ты жуткий типус, — учитывая вино и начало ночи, я вправе рассчитывать на вокабуляр из более нежных слов. — Жуткий типус, — педагогические порывы у Лены часты — мать четверых детей. — Типус тебе на язык. А Златочка (прозвище для кошачьих) — талантливейший дизайнер. И очень выросла за последнее время (раньше можно было в театральной сумочке таскать, теперь поднялась на дрожжах золотых). Взял бы и провел Злату, к примеру, в запасник… В реставрационные мастерские, к примеру…»

О, да. Сейчас (извини, в штанине застрял друг, подруга и бог теперешнего человека — девайс) звякну в Palazzo Apostolico. Кому? Ты меня удивила. Рим­скому, прости за пафос, Папе. Ночь? Какая ночь?! Без четверти два, значит, в Риме даже не полночь. Гони Кудрявцева фрахтовать бизнес-джет. Домчим за три часа (бус для быдла пилит четыре плюс паспортный контроль). Как раз поспеем к келейной молитве епископа вместе с рассветом над Тибром. Старикашка за­ждался (лукавый лысеющий наклон головы в мурмолке), туфлей толкает двери в Станцы Рафаэля — помнишь, Лена, роспись «Парнас», безымянную деву, о которой Генрих Вёльфлин (в целом суховат — я не сказал «суковат») говорил — у нее затылок истинной римлянки? А его ученик (Эрвин Панофски? он самый) был не прочь (Эрвин-заноза!) учителя подъегорить: «Откуда, профессор, вам это? Давно вы от Реи Сильвии?» — «Интуиция, мил человек, интуиция». Пусть профессор потом нес пургу (я способен отстучать цитату дословно) про «надоедливый мотив обнаженных плеч» — но тут либо крепкая мораль, либо крепкие пуговицы на профессорском гульфике. Божество этих плеч и спины, чуть приоткрытой в бережном вырезе платья, хоть кого (даже если не со спиртным) заставят гарцевать гусаром или его конем, — я о душе, потому что души тоже гарцуют.