Дождливое лето (сборник) - Станислав Кононович Славич

Если говорить откровенно, то и поездку на раскопки я первоначально воспринял прежде всего как возможность пожить несколько дней в горах. Были, конечно, интерес к Зоиным делам и просто любопытство (что там они нашли?), но прежде всего — горы. Лес и горы.

Началось это в одночасье, как-то сразу и, пожалуй, напоминало болезнь. Ну когда человек заподозрит или найдет в самом себе что-то и уже не может забыть, успокоиться — приглядывается, щупает, листает книжки. Речь, правда, в данном случае не о моей болезни, но я ее воспринял как свою. В конце концов, не один я такой — это уже говорю в собственное оправдание. А оправдываться, объяснять («Зачем тебе это нужно?») приходилось не раз с тех пор, как «заболел».

Все началось с того, что после тети Жени осталось множество бумаг. Разбирая их, я однажды добрался до папки, в которой были сложены открытки и фотоснимки. Вначале оставил без внимания. Мотив на всех один и тот же: со стороны моря (с разных, правда, точек) запечатлен наш прекрасный амфитеатр. Общие планы и отдельные детали, подробности. Почти отвесная стена гор нависла над побережьем; с востока и запада, образуя уютные долины, от этой стены к морю спускаются поперечные хребты.

Ничего особенного в этих снимках я сперва не нашел. Разве что удивился множеству повторяющихся, в сущности, кадров. А потом вдруг увидел в них своеобразную летопись: как было — как стало. И прочел в ней укор, заметил тревогу. Тетка неспроста завела эту коллекцию.

Самая ранняя открытка была датирована концом прошлого века. Долины и горы сплошь покрыты зеленью. Маленький городок несколькими своими улицами прижался к берегу бухты. На следующей открытке город разросся, появились дворцы, виллы, отели, доходные дома. Но леса и сады все еще укрывают горы и долины. Чем ближе к нашему времени, тем больше разрастался город, заполняя долины, карабкаясь на окрестные холмы, взбираясь в горы, тесня лес. Городишко разбухал, раздувался, ему стало тесно, словно опаре в деже…

Порубки, раскорчевки, карьеры, склады, гаражи, известковые печи, коптящие трубы, промышленные корпуса, свалки, покореженные оползнями подпорные стены и дома, дома, дома — плоские, почти все однообразно безобразные, неразличимые, безликие — на месте недавно бывших виноградников, зарослей фундука, оливковых и миндальных рощ, на месте старых парков и кладбищ…

«Не сгущай краски, не нагнетай, не преувеличивай!» — словно слышу в ответ (и слышал в самом деле не раз). Ладно, пусть сгущаю и даже преувеличиваю, но что же дальше? Уже не опара, не квашня приходила на ум при виде этого неудержимого, как бы вышедшего из-под контроля роста, а  т а  с а м а я  болезнь — одна из примет века, остановить которую — проглядев — большей частью не удается.

Но, может, еще не проглядели, не пропустили срок? Повернуть что-либо вспять невозможно, но хотя бы чуть-чуть повременить, чтобы прийти в себя, опомниться, чтобы не наделать еще больших глупостей…

Приходя в этот мир, мы принимаем его как данность — это так. Все, что было до нас, воспринимается большей частью умозрительно: история! Прошлое оказывает влияние на наши судьбы, но мы-то над ним не властны. Единственный наш выбор: вспоминать его добром или злом либо старательно вовсе не вспоминать. Даже сравнительно недавнее — лапти, зипун, косоворотка, буденовка, извозчик, паровоз, сабля, примус, керосиновая лампа… — воспринимаются как экзотика. Но, принимая сегодняшний мир как непреложную данность, как реальность, мы — каждый — застаем также какой-то кусочек прошлого, мелькает, оставаясь позади, какой-то последний вагон или полустанок, а там — лица, вещи, запахи, краски. А это заставляет сравнивать, думать о потерях… Да-да. Ведь беспрерывная цепочка человеческих поколений, меняющих среду обитания, — это потери и приобретения, потери и приобретения, утраты и находки — стук колес на стыках, когда один рельс остается позади, а другой тут же стелется перед тобой. И сомнение: не угодить бы в тупик. И вопрос: что ценнее — утраченное или приобретенное?

Недавно я вычитал рассуждение ученого-экономиста из Новосибирска:

«Масштаб события был далеко не сразу понят. Сначала казалось, что мир сталкивается с экологическим кризисом. Затем обнаружилась целая цепь глобальных кризисов: экологический, энергетический, сырьевой, продовольственный, демографический. И наконец мы начинаем сознавать, что стоим у рубежной ступени развития современной цивилизации».

Рассуждение слишком общее и широкое, чтобы применить его к нашему городку, да и вообще к этому родному мне теплому маленькому краю, и все же. Этот маленький, лелеемый, всем известный и многими любимый край можно ведь рассматривать как модель, как пример того, что вообще происходит на Земле. Ничего вроде особенного, но равновесие, извечная гармония в наших отношениях с природой нарушены и здесь. Слишком массированным оказалось человеческое воздействие.

Поэт словно провидел: я царь, я раб, я червь, я бог. Мы по-прежнему боимся штормов, но запросто можем загрязнить, изгадить море — что и делается; страшимся землетрясений, однако точим земную твердь, разрушаем горы, губим ледники; и повсюду сводятся казавшиеся бескрайними леса, обеспложиваются почвы. Пусть не по злому умыслу, но от этого не легче.

Так и здесь. Развернули строительство с самой благой целью: дать возможность отдохнуть, побывать у моря как можно большему числу людей. Но где предел росту и тому количеству людей, которое может принять это побережье? Не подумали, не спросили себя, не знали.

Что-то похожее случалось и раньше, но не было в руках такой мощи и не было нас так много.

Изменилось даже представление о пространстве. Ведь как выглядела крымская степь сто лет назад?

«…Вы охвачены одним бесконечным, необозримым лугом; несколько дней вы едете по нему и не можете из него выбраться. Тут ничего, кроме зеленой травы, ярких цветов, голубого неба и поющих птиц…

Какие тут птицы — не перечислишь и не увидишь… Но ты постоянно слышишь над собой многошумный шорох тысяч крыльев, и все в одном направлении. Только степные туземцы всегда на глазах. Тяжелые дрохвы сидят бесчисленными стадами в нескольких саженях от дороги, точно отары баранов. Горбатые ястреба, пустельги, копчики, как разбойники в засаде, торчат на телеграфных столбах, на верстовых камнях, насторожив жадные глаза; шулики плавают, едва трепыхаясь над степью, высматривая мышей. Выше их, на исчезающей высоте, висят в воздухе черные орлы. Тут их десятки…

Сверху движение и голос, внизу запах и яркая красота: внизу растут великолепные букеты фиалок, не наших бездушных и тощих, а настоящих пахучих фиалок, которыми славится Парма. Эти букеты лилового бархата рассеяны по зеленому бархату степи с щедростью, незнакомою нам, жителям севера…

Хоть очень редко, но попадались пахари. Эту безмерную степь